НИКОЛАЙ ГУЛЬКО.
© «КоммерсантЪ-Власть», 23.04.07.

Рубрику ведет Ксения Киселева.
© «КоммерсантЪ-Власть», 23.04.07.

Михаил Сергеев.
© «Независимая газета», 23.04.07.

арьян Ковачевич, («Politika», Сербия).
© «ИноСМИ.Ru», 23.04.07.

Людмила НИКОЛАЕВА.
© «Парламентская газета», 25.04.07.

Андре Глюксман (Andre Glucksmann), («Le Figaro», Франция).
© «ИноСМИ.Ru», 25.04.07.

Гарри Каспаров, («The Times», Великобритания).
© «ИноСМИ.Ru», 25.04.07.

АЛЕКСАНДР Ъ-ЖЕГЛОВ, ВЛАДИСЛАВ Ъ-ТРИФОНОВ.
© «КоммерсантЪ», 02.05.07.

В распоряжении Ъ оказалась стенограмма интервью, которое политэмигрант Борис Березовский месяц назад дал следователю Генпрокуратуры по особо важным делам Александру Отводову, расследующему убийство бывшего офицера ФСБ Александра Литвиненко в Лондоне.

     Вопросы для интервью подготовили в Генпрокуратуре России, а задавал их следователь Скотленд-Ярда Джеймс Конвей. Из стенограммы следует, что Генпрокуратуру интересовали не только обстоятельства отравления господина Литвиненко полонием-210, но и сведения, касающиеся бизнеса Бориса Березовского и его родственников, его контакты с акционером ЮКОСа Леонидом Невзлиным и даже журналисткой Еленой Трегубовой (которая на днях, как сообщал Ъ, попросила политическое убежище у властей Великобритании), а также их адреса и телефоны. В свою очередь, Борис Березовский прямо назвал имена людей, которых он подозревает в организации и исполнении убийства Александра Литвиненко.
     Беседа была записана на шесть кассет. Представляем стенограмму в том виде, в котором она поступила в редакцию.

КАССЕТА №1

     Пол (П.): Наш разговор будет записываться. Меня зовут следователь Пол из Нью-Скотленд-Ярда. Мой колега – следователь Джеймс Конвей. Также здесь присутствуют Борис Березовский и переводчик с русского языка Алена Мохеровская. Представьтесь, пожалуйста.
     Александр Отводов (О.): – Отводов Александр, следователь Генеральной прокуратуры.
     П. – Дата 30 марта 2007 года, 11:03.

     Джеймс Конвей (К.): – Борис, вы не находитесь под арестом и на вас не распространяется предупреждение. Вы можете выйти из этой комнаты в любое время, когда захотите. Вы не обязаны отвечать ни на какие вопросы, которые я вам задам. Вы понимаете?
     Борис Березовский (Б.): – Да.

     К.: – Расследование касается убийства Александра Литвиненко. Его жизнь была объявлена законченной в 21:21 23 ноября 2006 года в University College Hospital. Записанная причина смерти – острый радиационный синдром.
     Борис, РФ проводит параллельное расследование относительно убийства и попытки убийства гражданина России на территории Великобритании. Андрей Луговой и Дмитрий Ковтун, у них обоих анализ на заражение полонием-210 был положительным. Частью этого расследования РФ прислала письмо с официальной просьбой разрешения провести интервью с несколькими свидетелями. В Лондоне находится делегация российских следователей с целью провести интервью. Вы согласились на интервью.
     Б.: – Это верно. Перед тем, как вы начнете задавать вопросы, я хотел бы прояснить ситуацию и по поводу тех условий встречи, которые я выдвинул, и причин, по которым я согласился на эту встречу. Я сформулировал три условия для этой встречи: эта встреча должна состояться вне российского посольства, и мы сегодня в полицейском участке, который не является территорией посольства РФ. Второе: я просил, чтобы следователи Генпрокуратуры были обследованы на предмет наличия ядов и оружия во время допроса. Насколько я понимаю, это условия тоже выполнено.

     К.: – Поскольку это характерно именно для этого полицейского участка, здесь обычно обыскивают всех, включая полицейских офицеров.
     Б.: – Насколько я понимаю, меня никто не обыскивал. Третье: я просил, чтобы наша встреча была абсолютно прозрачной. Под этим я понимал, что встреча могла состояться либо в присутствии судьи в суде, и именно такая процедура предусмотрена британским законодательством, и в письмах мои адвокатов, адресованных в Скотленд-Ярд, именно об этом шла речь. По неизвестным мне причинам это наше интервью происходит не в суде, а в Нью Скотленд-Ярде. Но тем не менее главное условие выполнено, и интервью записывается на пленку. И насколько я понимаю, непосредственно после интервью я получу запись разговора. Я хочу еще сказать, что я буду отвечать только на те вопросы, которые с моей точки зрения имеют отношение к проводимому Скотленд-Ярду расследованию. Я получил письмо от Скотленд-Ярда, в котором мне была передана просьба Генпрокуратуры задать мне ряд вопросов, касающихся дела Литвиненко. Второе: Скотленд-Ярд проинформировал меня, что он не будет давать мне никаких советов по поводу того, должен ли я встречаться или не должен. Это мое и только мое решение. Третье: я считаю параллельное расследование, проводимое Генпрокуратурой РФ, попыткой скрыть тех, кто заказывал, организовывал и исполнял это преступление. И поэтому я считаю господина Отводова частью, соучастником этого преступления, поскольку я уверен, что Генпрокуратура располагает данными о том, кто заказывал, организовывал и исполнял это преступление, и это лишь попытка скрыть истинных преступников. И последнее: я согласился на эту встречу только по одной причине. Я не сомневаюсь в профессионализме и искренности полицейских Скотленд-Ярда. Я знаю, с какими трудностями столкнулись полицейские Скотленд-Ярда, когда приезжали в Москву допрашивать предполагаемых преступников и свидетелей. И я хочу исключить всякую возможность для Генпрокуратуры РФ препятствовать продолжению расследования в Москве сотрудниками Скотленд-Ярда под предлогом того, что запросы Генпрокуратуры в Англии не выполняются. Спасибо.

     К.: – Спасибо, Борис. Хочу объяснить процедуру интервью. Я буду задавать вопросы по-английски. Переводчик будет переводить на русский язык. Борис будет отвечать по-русски, и переводчик будет переводить на английский. Я буду задавать вопросы в том порядке, в котором их нам передала российская сторона в своем списке. Первый вопрос: где вы работаете и в каком качестве?
     Б.: – В настоящее время или раньше?

     К.: – Сейчас.
     Б.: – В настоящее время я не имею никакой формальной работы и занимаюсь исключительно политической деятельностью.

     К.: – Какой адрес вашего офиса в Лондоне?
     Б.: – Этот адрес очень хорошо знаком: это 7, Даун Стрит.

     К.: – Вы основатель, держатель акций или участник, руководитель или член правления компаний или организаций, в том числе совместных предприятий и организаций, расположенных на территории Великобритании или других стран?
     Б.: – Хочу еще раз подчеркнуть, что я согласился на эту встречу и буду давать ответы только на вопросы, касающиеся расследования убийства Александра Литвиненко. Ни на один вопрос, касающийся моей собственности, моего бизнеса или бизнеса моих бывших или настоящих партнеров, я отвечать не буду, как на вопросы с моей точки зрения не имеющие никакого отношения к расследованию убийства моего друга. Я хочу обратить внимание российской стороны, что если подобная позиций покажется неприемлемой, Генпрокуратура имеет право попросить подобное интервью провести в суде, и в этом случае судья будет принимать решение, обязан ли я давать ответы как на вопросы, относящиеся к делу, так и не относящиеся.

     К.: – Я все равно вам задам вопросы, которые нам дали. Если вы не хотите на них отвечать, пожалуйста, просто откажитесь.
     Б.: – Я понял, я просто хочу дополнить, что это не просто прихоть, но это еще и опасение, которое имеет под собой вполне конкретную почву. Поскольку когда я был вынужден уехать из России в конце 2000 года, господин Абрамович приехал ко мне во Францию и от имени Путина и Волошина – Волошин в то время был главой президентской администрации – предложил мне сделку. Я продаю ему – Абрамовичу – 49% акций ведущего российского телеканала ОРТ, по цене, которую Абрамович сам назовет, и за это будет освобожден из тюрьмы мой друг Николай Глушков. Это было чистое рэкетирование. Но у меня не было выбора, поскольку в тюрьме сидел мой друг. И я согласился на эту сделку. Цена, которую назвал Абрамович, была минимум в три раз меньше рыночной цены. Эти акции я передал Абрамовичу, а Глушков не был выпущен из тюрьмы. Он просидел в тюрьме еще три года. Такая же ситуация повторилась с другими компаниями, которые мне принадлежали: это компания «Сибнефть» и «Русский алюминий», где я был одним из основных владельцев. Эти компании под давлением непосредственно президента РФ Путина, интересы которого представлял Абрамович, были проданы по цене значительно ниже рыночной. Поэтому я рассматриваю попытку выяснить состояние моих активов как попытку выяснить, каким образом можно отобрать у меня мою собственность.

     К.: – У меня есть только один вопрос из этого. Вы упомянули господина Абрамовича. Какое у него полное имя?
     Б.: – Роман Аркадьевич Абрамович. В Англии он хорошо известен, поскольку в Англии очень любят футбол.

     К.: – Я только попрошу уточнить, потому что Абрамович – довольно распространенная фамилия.
     Б.: – Да-да, я понимаю вопросы.

     К.: – Вы хотите назвать какие-то из ваших компаний и место из расположения?
     Б.: – Я расцениваю этот вопрос ровно как предыдущий, поэтому не буду отвечать на этот вопрос.

     К.: – Если у вас есть где-нибудь в мире компании, то кому они юридически принадлежат?
     Б.: – Ответ тот же самый.

     К.: – О'кей. Ваша работа когда-нибудь была связана с отравлениями и радиоактивными материалами, в том числе полонием-210?
     Б.: – По доброй воле или сознательно мне не приходилось работать или сталкиваться с радиоактивными материалами. Но случилось так, что в моем офисе после посещения его господином Луговым 31 октября прошлого года были обнаружены следы полония-210. Точнее, они были найдены на тех креслах, на которых сидел господин Луговой. Я еще раз хочу подчеркнуть – 31 октября. А также они были обнаружены в значительно меньшем количестве в тех местах, где в моем офисе был господин Литвиненко 1 ноября. Это единственный из известных мне случаев моего контакта с радиоактивными веществами.

     К.: – Вы упомянули, что это произошло в вашем офисе. В каком?
     Б.: – Это произошло в том офисе, адрес которого я вам дал раньше: 7, Даун Стрит, Мэйфэйр.

     К.: – Теперь я задам вам несколько вопросов, переданных нам Генпрокуратурой РФ по поводу Александра Литвиненко. Вы согласны с тем, чтобы я называл Александра Литвиненко Сашей?
     Б.: – Да, я его так же называл.

     К.: – Вы знали Сашу?
     Б.: – Да, я его знал.

     К.: – Когда, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Сашей?
     Б.: – Я познакомился с господином Литвиненко в июне 1994 года. 7 июня 1994 года была совершена попытка покушения на меня с целью убийства. Это происходило в Москве, около моего офиса. Был взорван автомобиль рядом с моим автомобилем. Мой водитель погиб, мой охранник был серьезно ранен. Я тоже получил ожоги и ранения. Это дело было очень громкое, и фактически на следующий день после того, как это произошло, в моем офисе появился господин Литвиненко и представился как офицер ФСБ, которому поручено по линии ФСБ расследовать это дело. И это была моя первая встреча с Александром Литвиненко. После этого наше знакомство продолжалось вплоть до дня его смерти.

     К.: – К тому моменту, когда он умер, какие у вас были отношения?
     Б.: – В тот момент, когда он умер, у меня с ним не было никаких деловых отношений. У меня были только дружеские отношения с ним и его семьей, его женой Мариной и его сыном Анатолием.

     К.: – У вас были с ним какие-то общие интересы или совместные предприятия?
     Б.: – У меня с ним не было никаких совместных предприятий. Я подчеркиваю, что то, что касается Литвиненко, Саши, я говорю более подробно, в том числе и о бизнесе, о деловых отношениях, постольку, поскольку дело идет о расследовании убийства Александра Литвиненко. Итак, у меня не было никаких деловых отношений с Литвиненко последнее время, но у меня с ним были по-прежнему дружеские отношения. Я не знаю, есть ли этот вопрос дальше или нет, но я сам на него отвечу. Как Литвиненко переехал в Англию, я помогал ему и его семье, делал это абсолютно добровольно. С другой стороны, я помогал Литвиненко и финансировал его расследования, которые он проводил о преступлениях ФСБ и внутри ФСБ. Расходы на эти расследования осуществлялись через Фонд гражданских свобод, который я основал в 2001 году со штаб-квартирой в Нью-Йорке и отделениями в России, на Украине и в Латвии. На Украине и в Латвии они существуют до сих пор. В России в 2006 году я закрыл это отделение в связи с принятием закона о деятельности некоммерческих организаций, которое сделало по существу невозможной работу независимых гражданских институтов в России. Приблизительно год тому назад Саша сообщил мне, что он нашел другую работу, и попросил меня сохранить поддержку и обучение его сына. Его сын учится в частной школе, и я оплачивал с самого начала и продолжаю оплачивать обучение его сына, и все остальные расходы по содержанию своей семьи в связи с переходом на другую работу Александр взял на себя.

     К.: – Когда, где и при каких обстоятельствах вы встречались с Сашей в октябре и ноябре 2006 года?
     Б.: – С Сашей, как я уже говорил, я поддерживал постоянный контакт несмотря на то, что он нашел другую работу, несмотря на то, что он никогда меня не информировал о том, какая это работа. Я хорошо запомнил последнюю нашу встречу до того, как он попал в больницу. Это было 1 ноября 2006 года. Он мне позвонил за несколько дней до этой встречи, сказал, возможно, у него скоро будет важная информация, касающаяся убийства Политковской, и новая информация по поводу попыток людей из ФСБ организовать покушение на его жизнь, на жизнь Закаева и мою. 1 ноября он мне позвонил и сказал, что придет в офис. Он пришел в офис. Я очень торопился в этот день, поскольку уезжал из Англии. Он подошел к множительному аппарату, где позднее были обнаружены тоже следы полония, отпечатал копию тех документов, которые у него были, передал их мне. У меня не было времени смотреть их внимательно, я передал своему коллеге эти документы и попросил отдать их мне, когда я вернусь из командировки. Александр на самом деле настаивал, чтобы я посмотрел их немедленно, но я сказал, что сейчас такой возможности нет, может быть, я посмотрю позднее на эти бумаги. Ну и если вопрос идет о том, когда еще я встречался с ним в ноябре, я уже встречался с ним, когда он очутился в госпитале. Сначала в Барнет госпитале, и потом уже в университетском госпитале, куда его перевели, после того, как его состояние улучшилось вплоть практически до последнего дня, когда он погиб.

     К.: – Вы упомянули двоих: Политковскую. Ее имя? И Закаева. У вас были деловые встречи с Сашей в течение октября и ноября?
     Б.: – Я уже сказал, что деловые отношения наши закончились приблизительно за 6-7 месяцев до ноября. Но тем не менее Александр приходил ко мне в офис и время от времени сообщал о том, чем он занимается, без каких-либо деталей, которые, по-видимому, составляли конфиденциальную часть его работы. Я так понимаю, что в основном он передавал мне ту информацию, которая могла составлять интерес в связи с опасностью, которая, как он считал, угрожает нашей жизни – его, Ахмеда Закаева и моей. И в частности, в течение конца августа и сентября он мне говорил об очень серьезном расследовании, которое он проводит в Испании совместно с испанскими полицейскими. Это расследование, он сказал, затрагивает интересы самых высоких лиц государства в России. Он называл имена Путина и Абрамовича и говорил, что расследование связано с отмыванием огромных средств, которые принадлежат Путину и Абрамовичу, а также вопрос о приобретении недвижимости в этой стране с использованием вот этих денег. Пожалуй, вот это основные истории которые обсуждались в то время. Ну и конечно, его постоянно беспокоила безопасность, особенно после того, как в июле 2006 года Путин подписал закон, который позволял российским спецслужбам без суда и следствия убивать тех, кого российская власть считает врагами государства. И Саша много раз говорил мне, что этот закон безусловно сделан для того, чтобы прежде всего расправиться с нами: с ним, Ахмедом Закаевым и со мной. Более того, он говорил, что скорее всего, нас будут пытаться отравить. Это действительно сегодня звучит удивительно, но это оказались пророческие слова.

     К.: – Мы должны остановиться и переставить кассету.

КАССЕТА №2

     К.: – Продолжение интервью с господином Березовским. Время 11:52. Пятница, 30 марта 2007 года. Присутствуют все те же люди. Борис, вы согласны, чтобы разговор прекращался, когда переставляется кассета?
     Б.: – Да.

     К.: – Спасибо. Я вам напомню, как и в начале каждого интервью, что вы не находитесь под арестом и на вас не распространяются предупреждения. Вы свободны уйти в любой момент. Вы не обязаны отвечать ни на какие мои вопросы. Вы понимаете?
     Б.: – Да.

     К.: – Тогда мы продолжим с того места, на котором остановились.
     Б.: – Дайте я закончу.

     К.: – У вас были конфликты, ссоры или несогласия с Сашей?
     Б.: – Такого не могло быть. Наши отношения всегда были очень ровными, дружественными. Более того, Саша был не просто моим другом, он был человеком, который несколько раз спас мне жизнь.

     К.: – Вопрос, который мы уже обсуждали. Чем занимался Саша после того, как он уехал из России?
     Б.: – Я просто повторю еще раз. Саша занимался исключительно расследованиями преступлений, которые совершали прежде всего спецслужбы России, включая ФСБ. И наиболее выпуклая и известная история, которую Саша расследовал, это история о взрывах жилых домов в России осенью 1999 года. Это было накануне начала второй чеченской войны. Саша нашел прямые доказательства, что эти взрывы были организованы российскими спецслужбами для того, чтобы оправдать начало второй чеченской войны. Фонд гражданских свобод финансировал это расследование, финансировал издание документального фильма, который был сделан французскими режиссерами-документалистами, и также финансировал книгу, которую Александр Литвиненко написал совместно с Юрием Фельштинским. Если не ошибаюсь, название этой книги «ФСБ взрывает Россию». Но не только эти расследования проводил Литвиненко, были еще и другие расследования.

     К.: – Где он работал и в каком качестве?
     Б.: – Имеется в виду, когда он переехал в Англию?

     К.: – Да.
     Б.: – То, что я уже говорил: он сначала работал при моей поддержке, при поддержке Фонда гражданских свобод над расследованиями различных преступлений в России. А куда он перешел потом, мне не известно. По крайней мере, он меня никогда об этом не информировал.

     К.: – Саша был основателем, держателем акций или участником, руководителем или членом совета директоров компаний, в том числе совместных предприятий, расположенных на территории Великобритании или других стран?
     Б.: – Хоть я и считаю, что этот вопрос не имеет отношения к расследованию гибели Александра Литвиненко, я на него отвечу. Мне ничего не известно о каком-либо коммерческом бизнесе Александра Литвиненко. Он меня об этом никогда не информировал.

     К.: – Вам известны имена, адреса и телефоны каких-то его деловых партнеров?
     Б.: – Я уже сказал: поскольку мне ничего не известно о его бизнесе, мне не известно как следствие этого, были ли у него деловые партнеры или нет.

     К.: – Что насчет друзей?
     Б.: – Его близким другом был Ахмед Закаев. Они даже жили вместе по соседству. О каких-то друзьях Саши здесь, в Англии, мне не известно. Может быть, за исключением Владимира Буковского. Насколько я знаю, он живет в Кембридже. Это известный, еще советский, диссидент. И я знаю, что Саша поддерживал с ним близкие отношения. Ни о каких сашиных знакомых мне совершенно не известно.

     К.: – Вы знаете, где Саша служил перед тем, как переехал в Великобританию?
     Б.: – Да, конечно. И я уже сказал, что мое знакомство с ним состоялось именно по причине его профессионального интереса ко мне. Он представился мне как офицер ФСБ, которому поручено расследовать преступление, суть которого состояла в покушении на мою жизнь во время этого взрыва в Москве в июне 1994 года. Но я знаю также, что он работал в специальном департаменте по борьбе с террором.

     К.: – Была ли его работа связана с отравлениями радиоактивными веществами, в том числе полонием-210?
     Б.: – Мне ничего об этом не известно. Александр никогда не говорил о чем-либо подобном.

     К.: – Кто был владельцем квартиры, где жил Саша?
     Б.: – Это квартира принадлежит мне.

     К.: – Кто и из каких средств платил и платит за эту квартиру?
     Б.: – Я еще раз хочу повторить, что эта квартира принадлежит мне. И я на протяжении всего времени, когда Саша оказался вот в этой сложной ситуации, старался поддерживать его и его семью и делаю это до сих пор.

     К.: – Вы знакомы с Андреем Луговым и Дмитрием Ковтуном?
     Б.: – Я знаком с Андреем Луговым и не знаком с господином Ковтуном. По крайней мере, я не помню господина Ковтуна.

     К.: – Где, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились?
     Б.: – Я познакомился с господином Луговым в Москве. В начале 90-х годов, может быть, в 1992-93-94. Он был мне представлен Егором Гайдаром. Егор Гайдар в то время ушел в отставку. Он был премьер-министром РФ, и Луговой возглавлял его охрану. Но когда Гайдар ушел в отставку, Луговой тоже решил больше не оставаться на службе в КГБ и решил заняться частной практикой, бизнесом. Гайдар представил мне его как очень профессионального охранника. И Луговой осуществлял охрану принадлежащих мне компаний. Позже он сосредоточился на работе одной из компаний – это компания ОРТ, ведущий телевизионный канал России. Мы продолжали с ним взаимодействовать. Никогда у нас не было никакого совместного бизнеса, но я пользовался услугами его охранной компании, которую он создал, вплоть до последнего времени, когда я просил его осенью прошлого года помочь с охраной моей дочери, которая временно проживала с Санкт-Петербурге. Я хочу еще подчеркнуть одну важную вещь: что я очень верил Луговому, постольку поскольку он оказался в тюрьме по обвинению в помощи моему другу, который сидел тоже в то время в тюрьме. Я уже упоминал его: это Николай Глушков, тот самый, которого пытался Абрамович и Путин обменять на акции ОРТ. И Луговой был обвинен в попытке организации побега из тюрьмы моего друга Глушкова. Насколько мне известно, никакой попытки побега не было, была провокация. Но тем не мене, Луговой был осужден. И это, конечно, увеличивало сильно мое доверие.

     К.: – Когда, где и при каких обстоятельствах вы встречались с Луговым и Ковтуном в октябре-ноябре 2006 года?
     Б.: – Я еще раз хочу сказать, что я не помню никаких встреч с Ковтуном. Но я помню хорошо встречу с Луговым. Мне запомнилось, что эта встреча была 31 октября 2006 года, когда Луговой приезжал в Лондон. Я его хотел поблагодарить за то, что он обеспечил охрану моей дочери. Он пришел в офис, и мы с ним встретились в моей комнате. Это было 31 октября 2006 года, как я помню. И мы с ним даже выпили бутылку сухого вина, и то, что я уже говорил раньше – кресло, на котором сидел Луговой и в моей комнате, и в ресепшн, содержало огромное число следов полония. И только эти кресла и были изъяты Health Protection Agency, сославшись на то, что их невозможно очистить от следов полония. После этого я лично с Луговым не встречался.

     К.: – Что вы обсуждали во время встречи?
     Б.: – Мы обсуждали два вопроса. Я уже сказал, что я его поблагодарил за помощь моей дочери. И второе, он мне сказал, что у него сейчас есть очень успешный бизнес в России, что обороты этого бизнеса – десятки миллионов долларов, и что он очень рад такому повороту событий в его жизни. Я не припоминаю, чтобы мы обсуждали какие-то другие проблемы. Это был просто общий разговор. Ну и тоже он сказал, что собирается потом пойти на футбол, который как раз состоится 1 ноября. И насколько я помню, билеты, которые вот на этот матч нужны были, он получал в моем офисе. Но мне кажется, что это уже происходило на следующий день. Но я не помню точно.

     К.: – Вы передавали друг другу какие-то предметы или документы?
     Б.: – Я практически уверен, что никаких.

     К.: – Какие отношения связывали Сашу, Лугового и Ковтуна?
     Б.: – Мне об этих отношениях было ничего не известно, до тех пор пока не началось расследование смерти Александра Литвиненко. Иначе говоря, ни Луговой, ни Саша никогда не извещали меня о том, что у них существуют какие-то деловые отношения. По крайней мере, я об этом не помню.

     К.: – Когда, где и при каких обстоятельствах они встречались в октябре-ноябре 2006 года и что вам известно об этих встречах?
     Б.: – Мне стало известно о встречах постфактум, когда я вернулся в Лондон – как я уже сказал, я улетел из Лондона 1 ноября. Тоже после футбольного матча. И я когда вернулся, это была вторая декада ноября. В это время Саша был уже в госпитале, и я сразу же поехал к нему в госпиталь. И он мне сказал о том, что меня очень удивило. Он мне сказал, что он считает, что наиболее вероятным человеком, который его отравил, был либо Луговой, либо другой, который был с ним. И что, скорее всего, это произошло в гостинице Millenium. И что ему положили яд в чашку чая. Я действительно был очень удивлен, потому что мне трудно было представить, что Луговой может быть в этой роли. И я Саше сказал то, что я читал в прессе, что итальянец Скарамелла как бы замешан в этом. Саша сказал, что он не хотел это делать публично, но что он уже проинформировал полицию.

     К.: – Вы знакомы с Еленой Трегубовой?
     Б.: – Да, я с ней знаком. Елена Трегубова работала раньше в газете «Коммерсантъ», которая принадлежала мне. Она работала в так называемом кремлевском пуле журналистов. Это журналисты, которые постоянно находятся в контакте с пресс-службой президента РФ, и сопровождают российского президента во всех значимых поездках и презентациях. Она позже уволилась из «Коммерсанта» и написала книгу о том, что она знала про жизнь Кремля и президента Путина. Если не ошибаюсь, книга называлась «Кремлевский диггер». Эта книга была очень критичной по отношению к Путину, она была очень популярна в России. И через некоторое время после того, как эта книга вышла, была попытка покушения на Трегубову в Москве. Она мне звонила, она была очень напугана. Она просила охрану, и я организовал ей тогда охрану, тоже через Лугового, насколько я помню. Насколько мне известно, она покинула Россию.

     К.: – Вы знаете ее нынешний адрес?
     Б.: – Я считаю этот вопрос не относящимся к теме нашей сегодняшней беседы.

     К.: – Вы знаете ее номер телефона?
     Б.: – То же самое.

     К.: – Как долго вы знакомы друг с другом?
     Б.: – Мне трудно сказать точно, но «Коммерсантъ» я приобрел в 1999 году и с того времени я время от времени встречался с журналистами. Можно сказать, что с этого времени я ее и знаю.

     К.: – На этот вопрос вы уже ответили. Какая у вас была связь?
     Б.: – Исключительно как с одной сотрудницей газеты, которая мне принадлежала.

     К.: – У вас были чисто деловые отношения?
     Б.: – Естественно, чисто деловые. Никаких в общем-то нету, потому что она больше не работает в газете «Коммерсантъ».

     К.: – Когда, где и при каких обстоятельствах вы встречались с ней в последний раз?
     Б.: – Я опять-таки в силу тех же обстоятельств, в которых, с одной стороны, не имеют никакого отношения к теме нашего разговора, а с другой стороны, исходя из того, что она, по крайней мере, считает что попытку покушения на ее жизнь осуществленной ФСБ, поэтому даже если бы я знал ее координаты, я не сообщил бы эту информацию сегодня.

     К.: – Что вы обсуждали во время последней встречи?
     Б.: – Ответ тот же самый

     К.: – Вы знаете, где служил Саша до того, как переехал в Великобританию?
     Б.: – Я уже отвечал на этот вопрос. Саша служил в ФСБ, в специальном управлении по борьбе с терроризмом. За год-полтора до того, как он покинул Россию, он был уволен и провел некоторое время в тюрьме по ложному обвинению. После этого он бежал из России.

     К.: – У вас есть родственник по имени Егор Шуппе?
     Б.: – Да, я знаю его. Шуппе – это муж моей дочери. То есть для меня это мой зять

     К.: – Где он живет?
     Б.: – Я считаю, что этот вопрос не имеет никакого отношения к нашей встрече.

     К.: – Где и в каком качестве он работает?
     Б.: – Я уже сказал, что я не буду отвечать ни какие вопросы, связанные с моими знакомыми и деловыми партнерами, которые, с моей точки зрения, не имеют никакого отношения к нашей беседе. Более того, я рассматриваю эти вопросы как попытку добыть информацию, которая может потом использоваться против моих друзей и родственников и представлять опасность для их жизни.

     К.: – Егор Шуппе знаком с Луговым и Ковтуном?
     Б.: – Я считаю, что да. По крайней мере, я знаю, что именно Егор помогал Луговому с приобретением билетов на этот футбольный матч. С другой стороны, ни Луговой, ни Егор никогда не говорили мне, что они лично знакомы. Но я полагаю, что это действительно так, потому что Луговой также осуществлял охрану моей дочери Кати и ее семьи. Как я уже сказал, Егор – муж моей дочери Кати.

     К.: – У них есть какие-то общие деловые интересы или общие компании?
     Б.: – У них – это у кого?

     К.: – У Лугового и Егора.
     Б.: – Мне об этом ничего не известно.

     К.: – Когда, где и при каких обстоятельствах Егор встречался с ними в октябре-ноябре 2006 года?
     Б.: – Мне про это тоже ничего не известно.

     К.: – Следующий вопрос касается футбола. Егор Шуппе покупал билеты Луговому на матч «Арсенал»-ЦСКА?.
     Б.: – Насколько я понимаю, да, по просьбе Лугового Егор по крайней мере заказывал эти билеты. Мне не известно, кто оплачивал эти билеты. Но мне известно, что билеты Луговой забирал в моем офисе.

     К.: – Матч был 1 ноября 2006 года?
     Б.: – Да, совершенно верно.

     К.: – Сколько там было билетов?
     Б.: – Точно я сказать не могу, но у меня впечатление такое, что больше 5, но меньше 10.

     К.: – И сколько они стоили?
     Б.: – Этого я тоже не знаю.

     К.: – Кто и как передал билеты Луговому?
     Б.: – Насколько мне известно, Луговой получил билеты в моем офисе. Как остальное там было – я не знаю.

     К.: – Вы знакомы с Ахмедом Закаевым?
     Б.: – Да.

     К.: – Какие у вас с ним отношения?
     Б.: – Я познакомился с Ахмедом Закаевым в 1996 году, когда я был назначен президентом Ельциным на должность заместителя секретаря Совета безопасности РФ. И я по заданию президента занимался подготовкой мирного договора между Россией и Чечней после первой чеченской войны. Чеченскую сторону в этих переговорах в числе других представлял Ахмед Закаев, в то время, если мне не изменяет память, вице-премьер правительства Чечни. И в результате наших переговоров, на одной стороне которых был Закаев с президентом Чечни Масхадовым, с другой стороны президент Ельцин, Рыбкин, секретарь Совета безопасности, и я, 12 мая 1997 года был подписан мирный договор между Россией и Чечней. После этого по существу наши взгляды политические с Ахмедом Закаевым совпадали. Когда случилось так, что и я, и Закаев бежали из России, ему и мне было предоставлено здесь политическое убежище, и наши отношения уже продолжались здесь. Как я понимаю, Закаев так же, как и я – непримиримый враг существующего в Росси политического режима. И я с ним очень много общаюсь здесь, в Лондоне. И я могу сказать, что он мой друг.

     К.: – Сейчас закончится кассета, поэтому мы ее переставим и продолжим разговор.

КАССЕТА №3

     К.: – Продолжаем интервью с Борисом Березовским. 30 марта 2007 года, время 12:40. Борис, еще раз: вы понимаете, что вы не под арестом, на вас не распространяются предупреждения, вы свободны уйти из этой комнаты тогда, когда заходите. И вы не обязаны отвечать ни какие вопросы. Вы понимаете?
     Б.: – Да.

     К.: – И, пока мы меняли пленку, не происходило никакого обсуждения?
     Б.: – Нет.

     К.: – Перед тем, как закончилась кассета, мы говорили об Ахмеде, и вы объяснили ваши отношения. Следующий вопрос: есть ли у вас общие бизнес-интересы или совместные предприятия?
     Б.: – Я уже говорил, что я не отвечаю на подобные вопросы постольку, поскольку они, с моей точки зрения не имеют отношения к делу. Но в порядке исключения я отвечу на этот вопрос, так как Ахмед Закаев проходит с российской стороны и со стороны Скотленд-Ярда как свидетель по этому делу. Поэтому я скажу, что у меня нет никаких деловых и коммерческих отношений с Ахмедом Закаевым.

     К.: – Вы знаете, где живет Ахмед?
     Б.: – Да, я знаю, где живет Ахмед.

     К.: – Вы можете сообщить его адрес?
     Б.: – Считаю, если я сообщу такую информацию, это может представлять опасность для жизни Ахмеда. Потому что Генпрокуратура сможет воспользоваться этой информацией.

     К.: – Вы знаете место работы Ахмеда Закаева?
     Б.: – То же самое.

     К.: – Когда вы встречались в последний раз?
     Б.: – Сегодня утром.

     К.: – О чем вы разговаривали?
     Б.: – О предстоящем допросе.

     К.: – Какие отношения были у Саши с Ахмедом?
     Б.: – Насколько я понимаю, дружеские. И кроме того, насколько я понимаю, Ахмед помогал Саше получать информацию о преступлениях в Чечне со стороны ФСБ и со стороны военных, информацию о геноциде в Чечне. С другой стороны, насколько мне известно, Саша тоже помогал Ахмеду получать подобную информацию.

     К.: – Как давно они были знакомы?
     Б.: – Вот этого я не знаю.

     К.: – Были ли у них общие бизнес-интересы и совместные компании?
     Б.: – Я уже ответил на этот вопрос, но еще раз повторю. Мне не известно ничего о совместном бизнесе Александра и Ахмеда.

     К.: – Когда, где и при каких обстоятельствах они встречались в последний раз?
     Б.: – Мне тоже об этом не известно. Я знаю только одно, что на последнем этапе жизни Саши Ахмед приходил к нему в госпиталь практически каждый день. И, как я уже говорил, они соседи.

     К.: – Вы знакомы с Марио Скарамеллой?
     Б.: – Нет, я не знаком с Марио Скарамеллой. По крайней мере я не помню, чтобы мы встречались.

     К.: – Вы не знаете, где он живет и чем занимается
     Б.: – Нет, никакой информации. Нет, я знаю, что по сообщениям СМИ он в тюрьме в Италии.

     К.: – До смерти Саши вы не имели никаких отношений с Марио Скарамеллой?
     Б.: – Нет, я даже никогда честно не слышал этого имени за исключением того, что Саша, когда пришел в офис 1 ноября 2006 года, он сказал, что эту информацию, которая ему угрожала, он получил от одного итальянца.

     К.: – Какие отношения были у Саши со Скарамеллой?
     Б.: – Я уже сказал, что мне ничего об этом не было известно до того, как Саша оказался в госпитале. Но и даже когда я уже посещал его в госпитале, Саша ничего не говорил, за исключением того факта, что те материалы, которые он принес 1 ноября, это были Скарамеллы.

     К.: – У них были общие бизнес-интересы и совместные предприятия?
     Б.: – Мне про это ничего не известно.

     К.: – Когда, где и при каких обстоятельствах они встречались в последний раз?
     Б.: – Соответственно, тоже я про это не знаю. Я знаю только, что Саша мне сказал, что встречался со Скарамеллой 1 ноября в суши-баре Itsu. Больше мне ничего не известно. Но это, насколько я понимаю, общеизвестный факт.

     К.: – Вы знаете каких-то работников фирмы «Эронис»?
     Б.: – Я даже названия такого не знаю. Первый раз слышу сейчас.

     К.: – Какое отношение Саша имел к деятельности этой компании?
     Б.: – Мне ничего про это не известно.

     К.: – Вы знаете каких-то сотрудников компании «Риск-Менеджмент»?
     Б.: – Да, я знаю человека по фамилии Кис Хантер. Как понимаю, это бывший полицейский офицер достаточно высокого ранга.

     К.: – Какое вы имеет отношение к этой компании?
     Б.: – Я никакого отношения не имею к этой компании, за исключением того, что я знаю Киса Хантера, который был мне представлен моим адвокатом. И он осуществлял мою защиту здесь.

     К.: – Как давно вы знакомы с Кисом Хантером?
     Б.: – Я думаю, это произошло через год или месяцев 10 после того, как я переехал в Англию.

     К.: – Какое отношение имел Саша к деятельности компании «Риск Менеджмент»?
     Б.: – Мне ничего про это не известно. По крайней мере, Саша никогда про это не говорил.

     К.: – Вы знаете кого-нибудь из работников российской компании «Газпром»?
     Б.: – Из бывших многих. Господин Черномырдин, бывший премьер России, который возглавлял «Газпром», после него «Газпром» возглавлял господин Вяхирев, которого я тоже хорошо знал. Но я не знаком с сегодняшним высшим руководством «Газпрома». За исключением….Кто сегодня возглавляет совет директоров? Нет, тоже никого не знаю.

     К.: – Вы сейчас не называете никого из сотрудников «Газпрома»?
     Б.: – Мне трудно это сказать постольку, поскольку я не знаю, кто ушел, кто остался. Но из высшего руководства я не знаю никого.

     К.: – Какое отношение имел Саша к деятельности «Газпрома»?
     Б.: – Саша никогда ни в каких наших разговорах не упоминал, что имеет какое-то отношение к «Газпрому».

     К.: – Вы ничего не знаете о Саше и «Газпроме»?
     Б.: – Нет, ничего не знаю.

     К.: – У Саши были знакомые в Испании?
     Б.: – Я уже об этом говорил. Насколько мне известно, да. Он взаимодействовал с испанской полицией в расследовании прежде всего преступлений российских граждан в Испании.

     К.: – Среди них был человек по имени Хорхе?
     Б.: – Саша никогда не упоминал при мне это имя.

     К.: – Вы его не знаете?
     Б.: – Имя для меня незнакомо, и тем более я не знаю, кто за этим именем стоит

     К.: – Что вам известно о человеке по фамилии Невзлин, который живет в Израиле?
     Б.: – Я очень хорошо с ним знаком. Я знаю его с начала 1990-х годов. Он основатель одной из самых крупных российских компаний ЮКОС. В свое время это была самая крупная нефтяная компания в России. Возглавлял эту компанию Михаил Ходорковский, который сейчас находится в тюрьме. Невзлин был вынужден уехать из России и сейчас живет в Израиле.

     К.: – Вы можете нам назвать его адрес и номер телефона?
     Б.: – По тем же самым соображениям, о которых я говорил выше, я этого сделать не могу.

     К.: – Когда, где и при каких обстоятельствах вы с ним встречались в последний раз?
     Б.: – Я встречался с ним не так давно в Израиле. Может быть, неделю тому назад.

     К.: – Что вы обсуждали?
     Б.: – Я не считаю правильным и возможным отвечать на этот вопрос.

     К.: – Саша был с ним знаком?
     Б.: – Да. Кроме того, насколько мне известно, Саша летал в Израиль по просьбе Невзлина и помогал Невзлину в расследовании обстоятельств, по которым была разрушена компания ЮКОС, и чьи интересы стояли за тем, чтобы получить собственность этой компании незаконным путем.

     К.: – Как давно Саша был с ним знаком?
     Б.: – Этого я не знаю.

     К.: – Когда, где и при каких обстоятельствах они встречались в последний раз?
     Б.: – Мне кажется, что Саша один только раз был по просьбе Невзлина в Израиле. И я не помню времени, когда это происходило.

     К.: – Вы знаете, что они обсуждали?
     Б.: – Ни Невзлин, ни Саша не отчитывались мне.

     К.: – Что вам известно о Юрие Щвеце?
     Б.: – Мне известно, что он бывший сотрудник КГБ СССР, который в начале 1990-х уехал в Соединенные Штаты, и я встретил его здесь, в Лондоне в 2002 году, если не ошибаюсь, когда я занимался расследованием преступлений предыдущего политического режима на Украине. И он помогал в расшифровке пленок, известных под названием «Кучмагейт».

     К.: – Вы могли бы назвать его адрес и номер телефона?
     Б.: – По тем же соображениям нет.

     К.: – Когда вы с ним познакомились?
     Б.: – Я уже сказал. У меня такое впечатление, если не ошибаюсь, что в июле 2002 года здесь, в Лондоне

     К.: – Какие у вас сейчас отношения?
     Б.: – Сейчас у меня нет с ним никаких отношений, время от времени мы созваниваемся по телефону.

     К.: – Саша был с ним знаком?
     Б.: – Мне про это не известно.

     К.: – Вы не знаете об отношениях Саши и Юрия Швеца?
     Б.: – Нет, я не знаю.

     К.: – Что вам известно о Юрие Фельштинском?
     Б.: – Я знаю Юрия Фельштинского.

     К.: – Как давно?
     Б.: – Он мне был представлен господином Вальдманом Леонидом. Тот же самый человек, господин Вальдман, он мне представил еще раньше Фельштинского господина Волошина, который возглавлял администрацию президента Ельцина. Он меня познакомил, представил Фельштинского как историка, который получил PhD в России. И он специализировался на истории советских репрессий 20-30-х годов прошлого века. Я познакомил Фельштинского и Сашу, и Фельштинский помогал Саше писать книгу «ФСБ взрывает Россию». И он также консультировал продюсеров фильма «ФСБ взрывает Россию». Я до сих пор поддерживаю с ним отношения. Он был редактором книг, которые я издавал.

     К.: – Когда вы в последний раз встречались?
     Б.: – Точно не помню дату, но думаю, что месяц тому назад

     К.: – С какой целью?
     Б.: – Мы обсуждали с ним переиздание книг Саши.

     К.: – Вы уже нам говорили о связи Саши с Фельштинским. Вы знаете, когда Саша последний раз встречался с Фельштинским?
     Б.: – Нет, об этом мне не известно. Потому что было много случаев, когда Фельштинский приезжал в Лондон, и встречался со своими знакомыми, но не со мной.

     К.: – Что вам известно о Тиме Рае?
     Б.: – Такое впечатление, что я в первый раз слышу это имя.

     К.: – У вас не было никаких отношений?
     Б.: – Мне об этом ничего не известно.

     К.: – Саша был с ним знаком?
     Б.: – Я уже сказал, что я первый раз это имя сейчас услышал.

     К.: – Что вам известно о сотруднике компании «Риск Менеджмент» по имени Дэниел?
     Б.: – Я уже сказал, что я знаю только одного человека из «Риск Менеджмента» – это Кис Хантер. Больше я никого не знаю.

     К.: – Саша был знаком с каким-нибудь человеком по имени Дэниел?
     Б.: – Саша никогда не упоминал это имя в моем присутствии, поэтому я не знаю.

     К.: – Что вам известно об Александре Шадрине?
     Б.: – Фамилия знакомая. Это не сотрудник бывший ФСБ? Фамилию я слышал, но я не могу вспомнить. У меня даже есть впечатление, может быть, он даже был среди тех, кто был на пресс-конференции, которую давали сотрудники ФСБ, когда было организовано на меня покушение.

     К.: – Вам известно что-то о его связи с деятельностью компании «Континенталь Петролеум Лимитед» и «Эко Три Капитал»?
     Б.: – Я первый раз слышу названия этих компаний.

     К.: – У вас не было никогда никаких отношений с этими компаниями?
     Б.: – Я еще раз повторяю: я первый раз слышу названия этих компаний?

     К.: – И вам ничего не было известно об отношениях Саши с этими компаниями?
     Б.: – Саша тоже никогда не упоминал имена этих компаний

     К.: – Что вам известно о Владимире Валуеве и Алексее Валуеве?
     Б.: – У меня тоже такое впечатление, что я слышу первый раз об этих людях.

     К.: – Саша имел какие-то отношения с Владимиром Валуевым и Алексеем Валуевым?
     Б.: – Я уже ответил на этот вопрос.

     К.: – Что вам известно об Аркадие Шалвовиче Патаркацишвили?
     Б.: – Это мой самый близкий друг и мой, в общем, практически в прошлом деловой партнер.

     К.: – Вы знаете его под другим именем?
     Б.: – Да, он очень известен под именем Бадри.

     К.: – Можно, мы будем называть его Бадри?
     Б.: – У меня никаких возражений нет. Я именно так его и называю.

     К.: – Вы знакомы с этим человеком?
     Б.: – Я уже сказал, что мы знакомы много лет, и я очень хорошо его знаю.

     К.: – Вы можете назвать его место жительства и адрес?
     Б.: – По двум причинам не могу. Первая причина – то, что с моей точки зрения он не имеет никакого отношения к убийству Александра Литвиненко. И вторая причина – соображения его собственной безопасности.

     К.: – Когда вы с ним познакомились?
     Б.: – Я с ним познакомился в конце 1980-х годов. В то время он возглавлял отделение «Автоваза», ведущего автопроизводителя в СССР, в Грузии.

     К.: – Какие у вас отношения сейчас?
     Б.: – Дружеские и почти уже нет совместного бизнеса. Постольку, поскольку где-то год тому назад мы решили, что он выкупит весь мой бизнес. И мы почти близки к завершению этого процесса. Но дружеские отношения у нас сохранились.

     К.: – Когда и где вы встречались в последний раз?
     Б.: – Я не хотел бы комментировать это.

     К.: – Саша был знаком с Бадри?
     Б.: – Да, они были знакомы.

     К.: – Как долго они были знакомы?
     Б.: – Мне трудно сказать. Могу только сказать, что их отношения никогда не были ни дружескими, ни близкими.

     К.: – Что их связывало?
     Б.: – Только я.

     К.: – У них были деловые отношения?
     Б.: – Никаких деловых отношений у них никогда не было

     К.: – Когда Саша в последний раз встречался с Бадри?
     Б.: – Это я не могу сказать.

     К.: – Что вам известно о Перевенцеве и Хомякове?
     Б.: – Мне незнакомы эти имена.

     К.: – Вы знаете о том, знаком ли был с ними Саша?
     Б.: – Как следствие, мне ничего об этом неизвестно. Я слышу в первый раз об этих людях.

     К.: – Что вы знаете о Руслане Фомичеве?
     Б.: – Я с ним давно знаком. Он работал в компании, которая мне принадлежала – «ЛОГОВАЗ». И я думаю, что он работает в компании не меньше 13-14 лет. Он финансист, он руководил банком, который принадлежал нашей группе в России. Затем он переехал в Лондон и очень долго постоянно жил в Лондоне. Насколько мне известно, сегодня он проводит много времени в России. На сегодняшний день у нас нет никаких деловых отношений. У него, как я понимаю, собственный бизнес.

     К.: – Вы вначале назвали имя компании?
     Б.: – «ЛОГОВАЗ».

     К.: – Вы могли бы назвать его адрес и телефон?
     Б.: – По тем же причинам, которые я уже упоминал, я не смогу это сделать.

     К.: – Когда вы с ним познакомились?
     Б.: – Я уже отвечал на этот вопрос. Я сказал, что я с ним познакомился в начале 1990-х.

     К.: – Какие у вас отношения сейчас?
     Б.: – Дружеские.

     К.: – Когда вы его видели в последний раз?
     Б.: – Я думаю, пару недель назад здесь, в Лондоне

     К.: – О чем вы разговаривали?
     Б.: – О жизни. Я еще раз хочу подчеркнуть: у нас нет никакого общего бизнеса или каких-то деловых интересов. Просто он знаком также со многими моими друзьями.

     К.: – Саша знал Руслана Фомичева?
     Б.: – Да, конечно, Саша его знал.

     К.: – Что их объединяло?
     Б.: – Мне ничего по этому поводу не известно. Мне кажется, ответ тот же самый – их объединял только я.

     К.: – У них были какие-то деловые отношения?
     Б.: – Мне про это ничего не известно.

     К.: – Вы знаете, когда Саша в последний раз видел Руслана Фомичева?
     Б.: – Нет, не знаю.

     К.: – Что вы знаете о Владимире Воронове?
     Б.: – Владимир Воронов работал в посольстве СССР в Лондоне. После того, как Советский Союз распался, он покинул государственную службу и занялся собственным бизнесом. Я познакомился с ним, думаю, во второй половине 1990-х годов, когда стал ездить в Лондон. И он через некоторое время стал работать на мою компанию. Сегодня у меня с ним нет никаких бизнес-отношений. У него, насколько я понимаю, самостоятельный бизнес, но мы с ним поддерживаем отношения.

     К.: – Что вам известно о его отношениях с компаниией «Континенталь Петролеум Лимитед»?
     Б.: – Ничего. Я уже сказал, что первый раз слышу название этой компании.

     К.: – Вы можете назвать его адрес и номер телефона?
     Б.: – По тем же соображениям, которые я упоминал раньше, я этого сделать не смогу.

     К.: – Когда вы его видели в последний раз?
     Б.: – Я его видел в Лондоне месяца полтора тому назад, по-моему, в ресторане, мы ходили на какую-то party.

     К.: – Саша был с ним знаком?
     Б.: – Да.

     К.: – Как давно?
     Б.: – Думаю, достаточно долго, по-видимому, с того момента, когда я с ним познакомился. Просто хочу подчеркнуть, что Саша знал практически всех моих знакомых. Сначала по долгу службы, а потом в силу известных обстоятельств оказался в Лондоне и в кругу моих друзей.

     К.: – Вы знаете, когда Саша в последний раз виделся с Владимиром Вороновым?
     Б.: – Нет, не знаю.

     К.: – У них были деловые отношения?
     Б.: – Я уже сказал, что я это не комментирую Опять-таки, насколько мне известно, никаких бизнес-отношений у них не было.

     К.: – Что вы знаете о Вячеславе Соколенко?
     Б.: – Я знаю, что он работал на компанию Андрея Лугового. Я имею в виду, компанию по охране. И насколько я понимаю, хотя, этого я, честно сказать, не помню, он был один из тех, кто охранял и нашу компанию, когда я жил в России.

     К.: – Вы с ним лично встречались?
     Б.: – Думаю, что, скорее всего, да, но я не помню.

     К.: – Вы знаете, где он живет?
     Б.: – Нет, я не знаю.

     К.: – Какие сейчас у вас отношения?
     Б.: – Я думаю, в последние 10 лет никаких отношений нет.

     К.: – У Саши были с ним какие-то отношения?
     Б.: – Мне об этом ничего не известно, за исключением того, что Саша упомянул о каком-то человеке, которого он встретил в гостинице Millennium, и имя которого было то ли Владимир, то ли Вячеслав. Не то что я не помню имя, Саша сам не помнил, Владимир или Вячеслав. Мне трудно сказать, речь шла о Соколенко или о ком-то другом.

     К.: – Нам нужно сменить пленку.

КАССЕТА №4

     К.: – Продолжение интервью с Борисом Березовским. Мы в центральном полицейском участке. 13:20, пятница 30 марта 2007 года. Борис, мы ни о чем не разговаривали в то время, когда меняли кассету?
     Б.: – Нет.

     К.: – Присутствуют все те же люди. Еще раз повторю, что вы не находитесь под арестом, на вас не распространяются предупреждения, вы свободны уйти из этой комнаты тогда, когда заходите. И вы не обязаны отвечать ни какие вопросы. Вы понимаете?
     Б.: – Да.

     К.: – Где вы находились 31 октября 2006 года, 1, 2 и 3 ноября 2006 года?
     Б.: – 31 октября 2006 г. и вплоть до позднего вечера 1 ноября 2006 года я находился в Лондоне. 1 ноября поздно вечером я улетел за границу. И 31 октября и 1 ноября я был в офисе.

     К.: – Мы уже говорили с вами о том, встречались ли вы с Луговым и Сашей в эти дни.
     Б.: – Да.

     К.: – Вы знаете, где был Саша в эти дни?
     Б.: – Мне известно только про 1 ноября, поскольку 1 ноября Саша приходил ко мне в офис и размножил там те документы, которые получил, как сегодня я знаю, от Скарамеллы. Он размножил эти копии и оставил копии мне. Следующая встреча с ним у меня состоялась, когда я вернулся из-за границы. Он уже был в больнице. В первом госпитале, Barnet Hospital.

     К.: – Вы рассказали, что он уже встретился со Скарамеллой 1 ноября в суши-баре?
     Б.: – Я еще раз хочу сказать, что документы, которые он получил, он получил от итальянца. И только после того, как я уже встретил его в госпитале, он назвал мне фамилию и сказал, что итальянца зовут Скарамелла.

     К.: – Где еще были у него встречи с этот день и с кем еще он встречался?
     Б.: – 1 ноября он мне не сказал ни о чем, кроме встречи со Скарамеллой. Но когда я приехал к нему в госпиталь, он сказал, что в этот день он встречался не только со Скарамеллой, но и с Луговым, и другими людьми в гостинице Millennium.

     К.: – Что он вам сказал об этой встрече?
     Б.: – Он сказал, что он считает, что именно на этой встрече его отравили. Он сказал, что он встретил там Лугового и еще двух людей, как я понимаю, с одним он был знаком, с другим нет. Но об этом он как-то говорил не так определенно, как о самом Луговом. Он говорил в основном о встрече с Луговым. Он только сказал, что один из тех двух людей вызвал у него подозрение. И он сказал, что, по-видимому, он был отравлен чаем. Он сказал, что когда он пришел на встречу, Луговой предложил ему – Луговой или другой, Ковтун, я не понял точно – предложил ему выпить водки или вина. И он отказался, и тогда ему предложили выпить чай, который уже там стоял. И он стал пить чай, и он показался ему странным на вкус. Но он тем не менее продолжил пить. Он говорит, я сам я даже не понимаю, почему я продолжил. И когда мы с ним это обсуждали в госпитале, я сказал, что вообще это немножко странно, что тебе предлагал Луговой выпить, потому то все хорошо знают, что ты вообще никогда не пьешь. Саша действительно никогда вообще не пил. Я не видел, чтобы он выпил даже глоток алкоголя. Поэтому было понятно, что он откажется. И после этого предложить чай – это как раз логично. Тем не менее, главное, что он сказал – то, что он считает, что он был отравлен в этот момент.

     К.: – Какие вопросы обсуждал Саша во время встречи с Луговым?
     Б.: – Он мне об этом ничего не сказал.

     К.: – Знаете ли вы о том, страдал ли Саша от каких-то болезней?
     Б.: – То, что я знаю, что он был исключительно здоровым человеком. Я знаю, что после того, как он ездил в Чечню в командировки, он выглядел очень stressed. Но тем не менее, он очень много уделял времени своему здоровью. Он никогда не пил алкоголь, никогда не курил и практически каждый день пробегал по 10 км. Иначе говоря, наоборот известно, что он был очень здоровым человеком.

     К.: – Как себя чувствовал Саша в течение всего октября 2006 года, а также 1, 2 и 3 ноября?
     Б.: – Как я уже сказал, я не так уж часто видел Сашу, я не могу точно вспомнить, когда я его видел в течение октября, вспомнить точную дату. Я с ним разговаривал по телефону, и ничего меня не смущало в этих разговорах. 1 ноября я его встретил в офисе уже. Я не заметил признаков какого-либо заболевания. Как я уже сказал, 1 ноября в ночь улетел и позвонил в офис только через несколько дней. В офисе мне сказали, что Саша отравился и в больнице. И скорее всего, он что-то съел. И я, честно сказать, не придал этому серьезного значения. Но когда я позвонил на следующий день и опять узнал, что он остался в госпитале, я уже тогда решил позвонить его жене и Ахмеду. И меня удивило, что и тот, и другая сказали, что это серьезно. Потому что, конечно, я находился под впечатлением того, что Саша говорил, что нас попытаются отравить, и я, может быть, именно в силу этого эту мысль отвергал. Но вот то, что сказала Марина, его жена, и Ахмед, было для меня очень серьезно. После этого я поговорил с Сашей по телефону и попросил сделать заявление в полицию.

     К.: – Когда вы узнали, что его состояние ухудшается?
     Б.: – Я в это время был еще за границей. Я думаю, что это было в районе 9-10 ноября, и после этого я сразу полетел в Лондон и уже встретил его в клинике. Его состояние не показалось тяжелым. Только, конечно, меня удивило, что лицо уже стало такого желтого цвета.

     К.: – В какой он был больнице, когда вы его впервые увидели?
     Б.: – Это была первая больница, Барнет. Это на севере Лондона.

     К.: – Вы знаете, каким был его первый диагноз?
     Б.: – Да, я очень внимательно следил за этим. Действительно, в начале диагностировалось как желудочно-кишечное заболевание. И на то были основания постольку, поскольку был один из редких случаев появления бактерии в результате приема антибиотиков. Затем, когда стало ясно, что это не желудочно-кишечное заболевание, а нечто более серьезное, был привлечен специалист по таким необычным отравлениям. Это тот же самый эксперт, который диагностировал отравление Ющенко, президента Украины, диоксином. И он пришел к заключению, что это отравление таллием. Это очень сильнодействующий яд. В России он известен как крысиный яд. Насколько мне известно, было получено даже заключение о повышенном содержании таллия в организме Александра Литвиненко. Но потом и этот диагноз был отвергнут, потому что проявились признаки радиоактивного отравления. Они выражались в том, что Александр стал терять волосы, и иммунная система стала разрушаться. И симптомы уже следующей стадии отличались от симптоматики отравления таллием. Ну и до последнего момента жизни Саши никто не делал никаких заключений, чем он был отравлен. И 23 ноября вечером я был у себя дома, и мне позвонил Ахмед и сказал, что Саша ушел. Я вместе со своей женой тут же поехал в Лондон в госпиталь и мы там встретились с Ахмедом и с Сашиной семьей, Мариной и Толей. И после этого мы поехали домой к Ахмеду. Каждый раз, когда мы заходили в Сашину палату, надо было надевать специальную одежду, потому что доктора опасались, что мы можем его заразить, потому что его иммунная система была очень слабой. А оказалось, что все наоборот, что мы защищали сами себя. И мы поехали к Ахмеду домой, там просидели допоздна с Сашиной женой и его сыном. Мы с женой уехали домой, и утром рано я получил звонок от Алекса Гольдфарба. И он сказал мне, что в Сашином теле обнаружены следы полония-210, и что ночью, когда мы уже уехали с женой, приехала полиция. Приехали к дому Саши Литвиненко – это было около 3 часов ночи – и срочно эвакуировали Марину и ребенка. И опечатали дом в связи с опасностью заражения. Так я впервые узнал об отравлении Саши полонием-210.

     К.: – Вы упомянули, что Саша был в больнице Барнет. Вы знаете о том, что он был потом переведен в другую?
     Б.: – Да, конечно.

     К.: – Вы знаете название?
     Б.: – University College Hospital. Я был там.

     К.: – Саша выходил из больницы после того, как его положили?
     Б.: – Насколько мне известно, нет.

     К.: – Вы знаете, встречался ли с кем-то Саша, пока был в больнице?
     Б.: – Насколько мне известно, он встречался кроме меня и моей жены, в госпиталь приходили его жена и сын.. Его отец прилетел из России, с ними он тоже встречался. Ахмел – сын Ахмеда – и друзья, жена Ахмеда тоже приходила, кажется. В госпиталь приходил адвокат Саши. Я знаю еще его нескольких друзей, которые тоже приходили.

     К.: – Что Саша говорил о причинах его болезни?
     Б.: – Саша во время первой встречи, когда я приходил к нему в госпиталь, сказал, что он считает, что он был отравлен по приказу Путина. И скорее всего, Луговым или людьми, которые были вместе с ним. Конечно, он считал, что он выживет практически до последнего дня. И он сказал, напомнил мне, что он говорил, что именно так и произойдет. Потому что невозможно, чтобы Путин написал приказ об уничтожении врагов за границей и им не воспользовался. Ну и помимо этого он мне сказал, что прикоснулся к очень серьезной информации, которая указывает непосредственно на преступления Путина и его бизнес-партнеров.

     К.: – Он оставил об этом какие-то письма или записи?
     Б.: – То, что мне известно – то, что мне сообщила жена Гольдфарба и жена Саши, Марина, что за один-два дня до смерти он написал письмо, в котором высказал свое понимание того, что с ним произошло. И его понимание состояло в том, что лично Путин отдал приказ его убить.

     К.: – Что он сказал об обстоятельствах, во время которых он мог быть в контакте с полонием?
     Б.: – Я так понимаю, он так и не узнал причину своей смерти. И, конечно, ни о каком полонии, ни о каких радиоактивных материалах никогда ничего не говорил. Как я понимаю, не говорил потому, что никогда к ним отношения не имел.

     К.: – Он называл человека, который может быть причастен к его отравлению?
     Б.: – Я уже говорил об этом. Он называл имя Лугового и тех людей, которые с ним были.

     К.: – Какая была связь между Сашей и этими людьми?
     Б.: – Он мне не рассказывал о связи с другими людьми, кроме как о связи с Луговым.

     К.: – С какой целью, по его мнению, они могли совершить это действие?
     Б.: – По мнению Саши, у них было две основных мысли. Первая состояла в том, что с одной стороны, он оторвался от ФСБ, и поэтому ФСБ хотела показать, что ни один человек не может из этой организации добровольно уйти. Особенно не просто уйти, а пойти против этой организации. И вторая причина – то, что он расследовал очень серьезные преступления, в которые было вовлечено высшее руководство страны.

     К.: – Что вы знаете о причинах смерти Саши?
     Б.: – Вы имеет в виду с медицинской точки зрения? Практически все я уже сказал.

     К.: – Когда вы об этом узнали и от кого?
     Б.: – Я тоже уже сказал.

     К.: – Знаете ли вы, какое имущество, движимое и недвижимое, принадлежало Саше на момент его смерти, в том числе и денежные средства?
     Б.: – Ничего об этом мне не известно, но даже если бы я знал, то ничего об этом не сказал бы.

     К.: – Вам известно о каких-то его банковских счетах?
     Б.: – Я уже ответил на этот вопрос.

     К.: – Кто унаследовал имущество после смерти Саши?
     Б.: – Мне ничего об этом не известно.

     К.: – Что вам известно об обстоятельствах болезни Ковтуна и Лугового?
     Б.: – Только то, что было в СМИ. К этому могу добавить то, что после того, как Саша умер, я только один раз разговаривал с Луговым. Даже точнее, только один раз после 31 октября я разговаривал с Луговым. Это было 7 февраля. Луговой позвонил мне – как я помню, 7-го. Это было сразу после моего интервью ВВС. И спросил меня, считаю ли я, что он стоит за убийством Саши. Я сказал, что я не могу этого утверждать, что это Саша сказал мне об этом. Но что касается меня, то я, к сожалению, имею серьезные аргументы думать так. Ровно так же, как у меня есть серьезные аргументы, почему именно Путин отдавал команду убивать Сашу, а не кто-то другой.

     К.: – Я задал все вопросы, переданные Генпрокуратурой. Последний вопрос: вы хотите предоставить нам дополнительную информацию, которая еше не включена была в это интервью, и которая, по вашему мнению, имеет отношение к расследованию? Хотите ли вы что-то добавить?
     Б.: – Если вы позволите, хочу по-другому сформулировать. Я хочу задать вопрос представителю Генпрокуратуры: есть ли ко мне еще вопросы? Я готов на них отвечать.

     К.: – Если вы хотите задавать вопросы, то эти вопросы должны проходить через нас до того, как вы их задаете. Тогда мы должны остановить это интервью, вы должны сформулировать вопросы.

     Александр Отводов (O.): – У меня уже готовы вопросы. Это часть вопросов, которые были включены, но не были заданы.
     Б.: – Господин Отводов говорит, что были вопросы, которые были сформулированы, которые были приняты Скотленд-Ярдом как вопросы, которые будут мне заданы, но они не были заданы мне сегодня. То есть ничего нового по сравнению с тем, что уже есть, нет.

     О.: – Задавался вопрос, кому принадлежит помещение, в котором проживает Литвиненко. Кто и из каких средств его оплачивает и оплачивал? Имелась в виду плата за наем и коммунальные платежи. Березовский ответил на этот вопрос то, что это принадлежит ему.
     Б.: – Про платежи не ответил? Насколько мне известно, все текущие платежи осуществлялись самостоятельно семьей Литвиненко.

     О.: – Был задан вопрос мистеру Березовскому. Где вы находились 31 октября, 1 ноября, 2 и 3 ноября 2006 гда. Мистер Березовский ответил, что с 31 октября до 1 ноября был в Лондоне в офисе. 1 ноября улетел за границу. Может ли мистер Березовский сказать, куда именно улетел и где находился 2 и 3 ноября?
     Б.: – Я отвечу еще раз. И 31, и 1 и несколько дней до этого я был в Лондоне. Что касается 1 числа вечером, я улетел за границу Великобритании, куда – я не сказал умышленно, поскольку не хочу, чтобы ФСБ знало о моем перемещении за границу.

     О.: – Был вопрос мистеру Березовскому, задан вопрос, где находится имущество Литвиненко, в том числе на каких банковских счетах и в каких банках. Мы предоставили Скотленд-Ярду вопросы, но этот вопрос не прозвучал. Можно я его задам? Кто унаследовал это имущество после смерти Литвиненко?
     Б.: – Был этот вопрос.

     О.: – Простите, тогда второй. Если вопрос о наследовании до сих пор не решен, кто заявляет свои права на это имущество?
     Б.: – Мне ничего об этом не известно.

     О.: – Был еще один вопрос, который представлялся, можно я его?
     Б.: – Пожалуйста.

     О.: – Известно ли вам, когда Литвиненко стал жаловаться на ухудшение самочувствия?
     Б.: – Все, что я знаю по этому поводу, это то, что мне сообщила его жена и он сам, когда я его уже встретил в госпитале. И то, что я знаю, если вас это интересует, откройте «Коммерсантъ» и интервью Марины, которое она дала «Коммерсанту», и это абсолютно то же самое, что она сказала мне. Там точная хронология, когда он почувствовал себя плохо, то есть я ничего к этому добавить не могу. И Саша, когда я приходил к нему, он ничего нового, ничего дополнительного по отношению к этому не сказал.

КАССЕТА №5

     К.: – 14:17, 30 марта 2007 года. Продолжение интервью Бориса Березовского. Борис, в продолжение этого перерыва мы не обсуждали никакие вопросы?
     Б.: – Нет.

     К.: – Напоминаю, что интервью записывается на пленку. Еще раз повторю, что вы не находитесь под арестом, на вас не распространяются предупреждения, вы свободны уйти из этой комнаты тогда, когда заходите. И вы не обязаны отвечать ни на какие вопросы. Вы понимаете?
     Б.: – Да.

     О.: – Есть вопросы, которые не были заданы. Вопрос: замечали ли вы какие-либо изменения в его поведении в те дни, когда встречались 1 ноября? Если да, то в чем они проявились?
     Б.: – Я хочу уточнить этот вопрос. Какой период вас интересует?

     О.: – Когда вы встретились в офисе, было ли что-то необычное?
     Б.: – 1 ноября я не заметил ничего необычного. Естественно, когда я встретил его в больнице, я нашел его физически больным, но не заметил никаких абсолютно изменений психологических, ментальных или умственных. Проскакивая этот период с того момента, как я встретился с ним, я не был только последний день, самый последний – 23-го. Я не видел никаких психологических изменений, более того, у меня было впечатление, что каждый день он становится мудрее и взрослее. Я уже говорил даже, что у меня было такое впечатление, что каждый день он проживает минимум год своей жизни. Если коротко сказать, то он из в большой степени наивного человека превращался в мудрого мужчину.

     О.: – Можно еще вопрос? Будучи в госпитале больным, как это отразилось на его поведении? Он осознавал, с кем говорит, что говорит? Отдавал ли отчет тому, что говорит?
     Б.: – Я уже, честно говоря, ответил на этот вопрос. Но еще раз повторю: у меня было впечатление, что он в абсолютном сознании и полной памяти. Физически он был ослаблен, это правда. Я его видел за день до смерти. Но я не заметил никаких признаков психического или умственного расстройства. Но опять, я не специалист, я просто человек, который это видел.

     О.: – Задавался вопрос, оставлял ли он какие-либо письма либо записки об этом. Был получен ответ. Я бы хотел уточнить: может ли господин Березовский сказать, какого числа он оставлял эту записку?
     Б.: – Я узнал об этом письме от господина Гольдфарба. Я узнал буквально за день до смерти Саши, что такое письмо существует. Алекс сказал мне только одну вещь: Саша просил, чтобы это письмо было опубликовано и стало публичным, естественно, только в случае его смерти – это означает только после его смерти. Это все, что я знаю. Я только знаю от Алика и от Марины, так как я интересовался специально, что этот факт для меня не подлежит сомнению, что это письмо существовало, и что содержание ровно такое, какое появилось в СМИ. В данном случае я не тратил бы ни время, ни усилия на то, чтобы пытаться это опровергать. Это точный факт, и так я понимаю, что на самом деле это письмо было оформлено юридически соответствующим образом.

     О.: – Соответственно, оно было датировано?
     Б.: – Я сказал, что оно было оформлено соответственно.

     Переводчик: – Вы сказали «юридически».
     О.: – Следовательно, оно должно быть датировано. Если да, то каким числом, вы мне можете сказать?
     Б.: – Нет, я этого не мог сказать в силу того, что я не знаю. Я просто знаю, что оно датировано.

     К.: – Речь идет о том письме, которое предоставлено господином Гольдфарбом после смерти Литвиненко.
     О.: – В связи с этим были еще какие-то заявления?
     Б.: – Мне неизвестно.

     О.: – Был вопрос господину Березовскому, с какой целью по его словам они могли совершить указанные действия, то есть убить. Значит, соответственно из слов Саши, вы высказали два пункта: первое, вы говорили, что из ФСБ никто не уходит просто так. А второе, вы говорили, что Саша занимался расследованием очень серьезных преступлений, в которых были замешаны, вовлечены высшее руководство страны. В связи с этим вопросом можете ли рассказать об этих расследованиях, что вам известно, чем он занимался? В отношении кого он... Потому что это очень важно.
     Б.: – Я вам привел только один пример – я имею в виду его расследование вместе с полицейскими из Испании, в частности, Путина и Абрамовича, отмывание денег и приобретение на эти деньги собственности, недвижимости в Испании. На самом деле вам хорошо известно и другое расследование Александра, это касательно причастности ФСБ к взрывам жилых домов в Москве в 1999 году. И вы знаете, что в этом исследовании Саша пришел к выводу, что это было организовано ФСБ, и не просто ФСБ, а Патрушевым лично. И Путин безусловно как минимум знал об этом. Саша занимался также расследованиями других преступлений, в которые был вовлечен. Я хочу очень точно оговориться: было время, когда Саша работал со мной, и потом Саша ушел на другую работу. И к тому времени, когда он стал работать в другом месте, не на меня, он, естественно, не информировал меня в деталях о своих расследованиях, которые он делал до этого. Он только упоминал в крайних случаях то, что может потом представлять опасность для нас. И в этой связи он упоминал и Путина, и Абрамовича, поскольку Абрамович был партнер, и он предупредил меня, что мне тоже это опасно. Он упоминал также о расследовании против «Альфа-Груп», и он особенно стал опасаться опасности от «Альфа-Груп» после того судебного процесса, который был здесь, в Лондоне, моего против Фридмана. И он также занимался расследованиями преступлений «Альфа-Груп», которая участвовала в отборе чужой собственности, и которая работает под крышей ФСБ. И он тоже считал, что эта группа может служить источником опасности нашим жизням. Но я еще раз говорю, он не вдавался в подробности своих последних расследований именно потому, что он работал уже не на меня.

     О.: – Можете сказать, на кого он работал и где он работал?
     Б.: – Я уже отвечал на этот вопрос. Для меня явилось откровением, когда я узнал, что он работал с Луговым. Уж не говоря о ком-то другом.

     О.: – Можно сейчас задать вопросы, которые в принципе не были озвучены? Вопросы простые, хотел услышать личное мнение господина Березовского по поводу смерти.
     К.: – Это единственный вопрос?

     О.: – В принципе, три вопроса там будет. Первый вопрос: кто мог желать смерти Литвиненко с учетом всех тех обстоятельств, мнений и рассуждений? Второй вопрос: кого вы лично подозреваете в смерти Литвиненко? Если будут названы конкретные фамилии, чем это можете подтвердить? Есть ли доказательства?
     К.: – Перед тем, как вы начнете задавать вопросы, я хочу сказать. Борис, вы не обязаны на них отвечать.

     О.: – Кто, по-вашему, мог желать смерти Литвиненко?
     Б.: – Я на самом деле хочу сказать, что я дико удивлен теми вопросами, которые вы мне задавали. У меня было такое впечатление, что вы либо налоговый инспектор, либо представляете интересы какого-то российского банка и хотите получить клиента, но хотите спросить о его бизнесе, не только о его, но и его друзей, хотите получить просто крупных клиентов для какого-то из крупных российских банков. И честно сказать, именно поэтому я и попросил: есть ли у вас еще вопросы или нет? Потому что мне кажется, что все предыдущие вопросы не имели ко мне никакого отношения как к человеку, который может помочь раскрыть это преступление по существу. Именно поэтому я сказал, что я не доверяю российской Генеральной прокуратуре. Если бы я не пошел на некое такое обострение, не попросил все-таки честь-то иметь и затрагивать вопрос по существу. Я считаю, что есть только те вопросы, которые вы сейчас сформулировали, а все остальные несущественны. Этих вопросов по существу два: кто мог желать и кого я подозреваю, то есть мое личное мнение. И я вам дам на эти вопросы прямой ответ.
     Значит, первое. По поводу того, кто заказал это преступление. У меня нет никаких сомнений, к сожалению, что Саша и в этот раз оказался прав. Это лично Путин. И я сейчас объясню, почему. Это два явных факта, которые говорят в пользу не предположения, а факта. Первое – это то, как был убит Саша. И второе – то, что происходило после его убийства, какие были действия российских властей. Сегодня установленный факт то, что Саша был убит с помощью полония-210. Известно также, что полоний-210 производился в России.
     В отличие от вас, у меня есть большое преимущество, потому что у вас есть версия, что я могу в этом участвовать, а у меня такой версии нет, потому что я знаю, что я не имею никакого отношения к убийству Саши. А дальше я рассуждаю чисто логически. Полоний-210 нельзя получить в таких количествах без участия государственных структур. Тем более, организовать технологию не только получения полония, но и доставки его в другую страну, что, как мы знаем, произошло. Таким образом, сама технология этого убийства не позволяла осуществить это без участия государственных структур. Я вам хочу сказать, что – и то дополнение к тому, что я сказал – то, что отравление полонием было раскрыто, это само по себе уникально постольку, поскольку, как вы знаете, наверное, сегодня, полоний был открыт в организме Саши за 3 часа до его смерти. Открыт он был даже после того, как он умер, но последний анализ был взят за 3 часа до смерти. Это означает, что если бы Саша умер до этого, до сих пор никто бы не подозревал, что он умер от полония. Я хочу вам сказать абсолютно искренне, что на первом этапе, когда никто не знал про полоний, я был уверен, что Путин к этому не имеет никакого отношения постольку, поскольку действительно получалось, что это действие против его политического имиджа. Но когда стало известно, что это полоний, и что полоний так трудно было обнаружить, эти соображения покрыли мои предыдущие соображения о невовлеченности Путина. И еще раз подчеркну: использование именно полония не оставляет никаких сомнений, что это государственная машина.
     Теперь второе: как государство российское, как Россия реагировала на то, что происходило здесь, в Великобритании. Если резюмировать все, без подробностей, то это очевидная попытка – она очевидная из Лондона, тем более понятно это людям, которые вовлечены в расследование, как вы в Москве, что все время предпринималась попытка препятствовать расследованию этого преступления: и информационная, и фактическая. Насколько мне известно, Скотленд-Ярд обращался с запросами не только допросить Лугового и Ковтуна, но и людей, которые имеют непосредственное отношение к полонию и к охране полония, и тем не менее действенной кооперации не было. Что касается информационного уровня, то начиная с того, когда Путин сказал, что нет никаких оснований думать, что он был убит, а не просто умер от плохой пищи, и до момента сегодняшнего, когда ведется параллельное расследование, – как вы сегодня подтвердили, вас интересуют больше счета мои, чем истинные причины. И я еще раз хочу повторить, если бы я не задал вам вопрос, что вы еще хотите спросить, я бы так и не услышал вопроса, который является вопросом по существу. То есть той информацией, уникальным носителем которой я являюсь. Таким образом, государственная машина работала как на уровне самого заказа и осуществления этого убийства, и информационного сопровождения этого преступления. Это то, что касается Путина – товарища Путина.
     Теперь по поводу Лугового. Я же вам специально сказал, что если вам интересно, почему я думаю, что Луговой являлся с моей точки зрения с высокой вероятностью исполнителем – помимо эмоций, которые против того, что он убийца, потому что как вы знаете, я его знал много лет, есть факт неумолимый. Я вам о них частично рассказал, частично вы знаете сами. След полония тянется за Луговым через всю Европу и проходит даже через мой офис. Мой офис был закрыт в течение двух с половиной месяцев, потому что его чистили. Не потому, что туда пришел Саша Литвиненко 1 ноября, а потому, что 31 октября туда пришел Луговой. И как я вам сказал, только в тех местах, где он был, только в тех креслах, где сидел, не могли быть очищены от следов радиации полония. Это первый вопрос. Я хочу вам сказать, что когда Луговой позвонил мне по телефону, я честно привел ему два аргумента. Это был первый. Второй: я сказал Луговому: «Если ты невиновен, садись на самолет, приезжай в Лондон, иди в Скотленд-Ярд и дай показания». Я ему сказал, что я был не в менее простой ситуации, чем он. Когда я приехал сюда и просил политического убежища – это было осенью 2001 года – что я приехал сюда как олигарх, как грабительские бароны, которые украли и разрушили страну, и общественное мнение в этой стране было абсолютно против меня. И правительство было против меня, потому что они хотели иметь хорошие отношения с Россией, а я воевал уже тогда с Путиным. И поэтому я прошел путь человека, который тоже как бы был против мнения правительства этой страны. И правительство, должен заметить, Home Office, когда я подал на политическое убежище, отказало мне. Я пошел в суд и в суде доказал, что преследуют меня незаконно в России. Это только политическая мотивация. Кстати, хочу вам рассказать, что через 2 года после того, как я доказал это в английском суде, президиум высшего арбитражного суда России принял то же самое решение. Что никакого мошенничества, ни отмывания денег в истории с «ЛОГОВАЗом» не было, и вам, как работнику прокуратуры, это должно быть хорошо известно. Всего у меня было здесь 9 кейсов в суде. Я все выиграл, потому что я точно знал, что я говорю правду. И второе: я убедился, что английский суд абсолютно независим ни от мнения премьер-министра Блэра, ни от мнения Путина. И поэтому я сказал Луговому: садись, приезжай, я заплачу за лучших адвокатов. Но он не приехал. И поэтому эти два факта являются для меня сильными аргументами, что Луговой – один из тех, кто убил Сашу, или один, кто убил Сашу.
     Мне очень жалко, что к этим вопросам мы подошли только в конце. И я уверен, что если вы искренне хотите расследовать, то продолжите идти по этому пути. Скажу вам откровенно, я с одной стороны понимаю, что происходит в России и, в частности, в Генеральной прокуратуре. С другой стороны, я не нахожу оправдания тем людям, включая вас, которые располагают огромной информацией и стали соучастниками этого преступления, как вы. Я в данном смысле вам абсолютно не завидую. Единственное, что я могу вам предложить – свою помощь с адвокатами в той стране.

     О.: – Третий вопрос: чем можете подтвердить доказательства того, что вы говорите.
     Б.: – Я как раз и считал, что я там привожу доказательства, это без эмоций. Вы разве не считаете доказательством то, что производство полония и его транспортировка осуществляются только под крышей государства? Вы не считаете доказательством то, что в течение всего этого времени СМИ России умышленно торпедируют раскрытие этого преступления? Вы разве не считаете фактом то, что Луговой не приехал сюда, или то, что заражение моего офиса произошло от Лугового, и это установленный факт? В количествах, не сравнимых с тем, которое было у Александра Литвиненко?

     О.: – Луговой-то уже заражен.
     Б.: – Мне об этом ничего не известно.

     О.: – Вопрос еще один можно? Господин Березовский пришел к мнению и идентифицировал полоний, который был обнаружен в офисе и в других местах, и пришел к мнению о том, что производитель – Россия. В связи с этим вопрос: есть ли у господина Березовского экспертиза, которая подтверждает, что именно в России произведен обнаруженный полоний? Если есть такая экспертиза, может ли он нам ее предоставить?
     Б.: – Я сошлюсь на мнение эксперта…

     К.: – Он не может давать свое экспертное мнение по поводу полония.
     О.: – Я задал вопрос, что если Березовский проводил какую-то независимую экспертизу, и есть ли у него эта экспертиза об этом, о том, что производитель – Россия. Мы просим тогда предоставить нам результаты.
     К.: – Обследование всех этих мест проводилось органами, не связанными со Скотленд-Ярдом.
     О.: – Господин Березовский не ответил на мой вопрос.
     Б.: – Я отвечаю только на те вопросы, на которые мне позволяют отвечать.

     О.: – Вы мой вопрос отклоняете, я так понимаю?
     К.: – Это не тот вопрос, на который может ответить Березовский. На этот вопрос может ответить только ученый, который изучал этот полоний.
     О.: – В связи с этим Борис Березовский высказался по этому поводу и сказал, что полоний-210 был произведен в России. И мне интересно мнение Березовского, почему он пришел к такому мнению? Может быть, есть у него какой-то документ, который говорит как раз об этом, а я не знаю.
     К.: – Вы задали вопрос, как специалисту. А он не специалист.
     О.: – Зная возможности Березовского, он мог провести независимую экспертизу. Поэтому я его и спрашиваю об этом.
     К.: – Все проверки проводились органами, не связанными со Скотленд-Ярдом.
     О.: – Тогда простой вопрос: почему Борис Березовский говорит, что полоний был произведен в России?
     К.: – Он не обязан отвечать на этот вопрос.
     О.: – Но он может ответить? Вы разрешаете ему ответить?
     Б.: – Я предлагаю быть корректными здесь, и насколько я понимаю, господа из Скотленд-Ярда не хотят, чтобы я комментировал.

     О.: – Я понял.
     К.: – Вы хотите что-то еще добавить?
     Б.: – Я хочу добавить. Хочу вам передать документ. Это то обоснование, как вы любите говорить, с помощью текста или пленки, почему я с самого начала делал утверждение, что считаю соучастником вас этого преступления.

     О.: – Вы меня обвинили.
     Б.: – Да-да-да, я считаю вас соучастником. Совершенно верно, вы правильно сказали. Постольку поскольку эта бумага, подписанная Генпрокуратурой РФ, заключение по поводу заявления Литвиненко о приказе, задании убить меня. И в этом документе, подписанном господином Павловым – старший следователь по особо важным делам – говорится о том, что в ходе разговора Хохольков – агент антитеррористического управления ФСБ – Хохольков, рассуждая о жизни и делясь впечатлениями о своем участии в боевых действиях в Чеченской республике, спросил: смог бы Гусак – Гусак, другой офицер – хлопнуть вас? Дальше пишется: этот вопрос был задан Хохолькову в контексте рассуждений на темы, непосредственно вас не касающиеся. Хлопнуть меня, но на темы, не касающиеся. Это письмо подписано следователем, да? И что же касается необдуманных высказываний Камышникова – другого офицера ФСБ – в ваш адрес, допущенных 27 декабря 1994 года в присутствии подчиненных Литвиненко, Шебалина, Понькина и Латышенка, то эти высказывания дискредитируют его как руководителя, однако также не свидетельствуют о его намерении организовать совершение убийства. После этого господин Литвиненко, покойный, к сожалению, написал..

     Переводчик: – Вы не могли бы мне дать прочитать.
     Б.: – Пожалуйста, пожалуйста. Я сейчас закончу и все вам дам.

КАССЕТА №6

     К.: – 15:10, пятница 30 марта 2007 года. Я интервьюирую Бориса Березовского, и в комнате присутствуют все те же люди. Вы согласны, Борис, что мы ничего не обсуждали в перерыве?
     Б.: – Да.

     К.: – Вы не находитесь под арестом, на вас не распространяются предупреждения, и вы свободны покинуть эту комнату в любой момент. Вы не обязаны отвечать на вопросы, на которые не хотите отвечать. Вы понимаете?
     Б.: – Да.

     К.: – Последняя часть интервью закончилась, когда вы что-то зачитывали на русском языке. Переводчик хотела прочитать на английском языке то, что вы прочитали.
     Б.: – Если вы не возражаете, я хотел бы закончить мысль, и потом, чтобы все было логично, вы переведете. Вот два документа. Один датирован 2 октября 1998 года, второй датирован 8 октября тем же годом. В одном документе, первом, попытка заказать мое убийство Литвиненко и другим, расценивается как шутка. И здесь приводятся обоснования того, что это все несерьезно, просто так пошутили. После этого Литвиненко пишет протест в Генеральную прокуратуру. И 8 октября получает ответ, в котором приносится извинение за эту бумагу и говорится, что расследование будет продолжено. Которое, конечно, никогда не было продолжено – все это ложь. Я передаю вам доказательства того, что это преступная организация, которая покрывает преступления, а не расследует их. Это ровно то, что вы делаете сейчас.

     К.: – Я сейчас должен оформить документы, и тогда мы сможем передать в Генпрокуратуру ответы согласно условиям.
     Б.: – И последнее, что я хочу сказать. Вы помните такого руководителя ФСБ – Николая Ковалева? Сейчас он член Думы РФ. Он возглавляет комитет по борьбе с преступностью. Так вот, он сказал после того, как Саша погиб, что то, что Саша был принят на работу в ФСБ, это была кадровая ошибка. Я с ним абсолютно согласен. Саша и ФСБ несовместимы по той причине, что Саша пытался охранять людей, а ФСБ убивает людей, а не защищает их, исполняет заказ высшего руководства. И поэтому они вместе были несовместимы. Раз и навсегда. Поэтому ФСБ убило Сашу. Саша всегда говорил: Борис, против человека можно играть и выиграть, но против системы бесполезно, система всегда выиграет.

     К.: – Доказательство приложено к делу. Борис, что касается сегодняшнего интервью, вас устраивает то, как с вами обращались?
     Б.: – Абсолютно.

     К.: – Спасибо. Вы хотите что-то добавить или мы можем закончить?
     Б.: – Спасибо.

     К.: – Борис Березовский предоставил документ, датированный 2 октября на русском и английском. Документ зарегистрирован под номером BAG 100. И документ на одной странице от 8 октября тоже на русском и английском языке. Документ зарегистрирован под номером BAG 101 и приложен к делу. Сейчас 15:21.

© «КоммерсантЪ», 02.05.07.

Хроника объявленной смерти

Вдова Александра Литвиненко рассказала Ъ, как умирал ее муж

     Отравленный в Лондоне полонием Александр Литвиненко так и не узнал, что стало причиной его смерти. Если бы он умер на один день раньше, причину его смерти не узнал бы никто. В интервью специальному корреспонденту Ъ НАТАЛИИ Ъ-ГЕВОРКЯН вдова бывшего офицера ФСБ МАРИНА ЛИТВИНЕНКО подробно рассказала, что произошло с ее мужем, как его лечили и что говорил по поводу отравления сам Александр Литвиненко.

«Все это очень странно. Меня просто в сортире замочили»
     – Сколько лет вы уже живете в Англии?
     – Все случилось ровно шесть лет назад – 1 ноября! Тогда мы сюда приехали. Это же все ужас, мистика... 1 ноября мы с Сашей решили устроить семейный ужин в честь годовщины нашего приезда в Англию. Саша пришел домой, даже к Ахмету (Закаеву.– Ъ) не заглянул, как обычно. Поднялся наверх, быстро проверил информацию в интернете, и мы с ним вместе ужинали.

     – А когда ему стало плохо?
     – Сейчас я вам расскажу. В каком-то смысле только вам, потому что английским журналистам так не расскажешь. Эти все детали... Ему стало плохо в эту ночь – с 1 на 2 ноября. Он довольно рано пошел спать – часов в 11, сказал, что у него на следующий день утром важные встречи. Я какое-то время возилась по хозяйству. Потом пришла в спальню. Ему уже как-то было нехорошо. Он сказал: «Меня сейчас вырвет». Почему, говорю, мы с тобой вместе ели, одно и то же, почему же меня вообще не тошнит, а тебя тошнит? Его вырвало в первый раз, очень сильно, но у меня не возникло каких-то опасений – ну, вдруг еда, бывает... Потом, когда это случилось уже в третий раз, нас это напугало. Я сказала: «Саша, давай желудок промоем марганцовкой». Ну такой классический вариант. Он выпил, его снова начало выворачивать. И снова... Он сказал: «Марина, я пойду спать с другую комнату, тебе вставать в шесть утра». Он ушел в другую комнату.
     Я часа в два ночи отключилась до шести утра, а когда проснулась, увидела, что он не спит и измученный очень. Он сказал, что рвота была какая-то ненормальная, серого цвета. Мы позвонили одному русскому врачу, к которому иногда обращались. Я сказала, что муж заболел как-то странно, что, может быть, это желудочная инфекция. Доктор не смог приехать – он был после операции – и посоветовал купить лекарство, которое восстанавливает флору желудка. Я побежала в аптеку, купила лекарство, Саша его выпил. Может быть, интервал чуть-чуть увеличился, но рвота не останавливалась. Все это было так странно. А он еще ухитрялся шутить. В очередной раз вернувшись из туалета, сказал: «Марина, все-таки что-то не так, все это очень странно. Меня просто в сортире замочили». Представляете?

     – Важные утренние встречи, видимо, пришлось отложить?
     – Это продолжалось весь следующий день – рвота, спазмы желудка. Потом, ночью, он мне говорит, что у него такое ощущение, что он не может дышать, сердце перехватывает. Он лежал под очень тонким одеялом и все время открывал окно, чтобы было холодно. Потом я замечаю что-то странное. Я ему все время мерила температуру, потому что если это инфекция, то температура должна была повышаться. А она у него падала – 35,7-35,8. Потом стала 33,6. Он мучился целый день, а в два часа ночи сказал: «Марина, я больше не могу. Вызови скорую помощь». Это была уже вторая ночь. Я вызвала. Приехали две девочки, посмотрели на него и сказали, что надо воды больше пить. Я сказала, что он пьет, но вся вода выходит. Они проверили температуру, давление, взяли анализ на сахар и сказали, что могли бы отвезти его в больницу, но там с ним будут делать то же самое, так что в этом нет смысла.
     На следующий день, в пятницу, у него начался страшный понос. С такой же интенсивностью, как рвота. Саша сказал, что, похоже, там есть кровь. Тогда мне уже по-настоящему стало страшно. Приехал наш русский доктор. Он приехал, присел так, смотрит на Сашу. «Вообще-то странно»,– говорит. Саша впервые стал на боль в желудке жаловаться. Врач говорит, что, похоже, была инфекция, а потом мог начаться воспалительный процесс. А когда он начал осматривать его и чуть-чуть нажал где-то, где и болеть-то вроде нечему, Саша вскрикнул и сказал, что очень больно. И тут доктор велел срочно вызывать скорую помощь, сказал, что это воспалительный процесс, гастрит, что угодно... Я вызвала скорую. Саша уже не мог идти, не мог пойти в туалет, настолько слабый был. И бледный очень. И все же мы тогда думали, что это отравление, никто особенно не волновался. Это Саша мне начал говорить: «Марина, это что-то ненормальное. Я когда в школе военной учился, мы вот такое отравление проходили, оно может быть при химическом оружии. Очень мне это напоминает». И все время жаловался на сердце – говорил, такое чувство, что сейчас остановится. Его увезли в госпиталь. Они там лежат по боксикам таким, как ячейки. Ему поставили капельницу. Ну, думаю, уже слава богу. У него было сильное обезвоживание. И он не ел ничего с первого числа.

«Я погладила Сашу по голове, и волосы остались у меня в руке»
     – А у врачей никаких подозрений не появилось?
     – Нет, но их и нельзя ни в чем обвинять. Мы им говорим: «Проверьте, пожалуйста, на случай отравления. Случай нетипичный». Мы не хотели говорить, кто такой Саша, но все же сказали, что мы здесь получили политическое убежище, что это могло кому-то не нравиться. Они нас слушали, но и только. Я их не могу обвинять, в самом деле. Я себя все время виню: почему не настояла, почему не кричала, почему не заставила. В больнице сказали, что вот сейчас сделаем анализы и отпустим его домой. А ему в этот момент было очень плохо. Рвота прекратилась, он просил у меня по чуть-чуть холодной воды и обтирать ему лоб. Горел, видимо. Потом пришли врачи и сказали, что возьмут анализ крови, он будет готов через два часа, и тогда они решат, что делать.
     Его все-таки оставили в больнице, я настаивала, что в таком состоянии домой отпускать нельзя. В воскресенье продолжались все те же симптомы, сильный понос с кровью. В понедельник вроде стало немного лучше, но так окончательно это не было остановлено.
     Мне сказали, что завтра его выпишут. Я попросила встретиться с врачом, чтобы понять, какая нужна диета, нужно ли продолжать антибиотики, которые, насколько я понимаю, начали давать в субботу. Я провела в больнице весь вторник, а в семь вечера пришла сразу группа врачей. Они говорят, как в анекдоте: «У нас две новости – одна хорошая, другая плохая. С какой начать?» Я так, по-нашему, отвечаю: «Начинайте сразу с плохой». Они: «Мы его не сможем сегодня выписать». Ну, это не самое страшное. А хорошая? «Мы поняли, что с ним случилось. У него бактерия в кишечнике». И называют мне эту бактерию, даже на листочке написали.
     Я влезла в интернет, нашла там про эту бактерию. И ничего не понимаю. Это такая бактерия, которая начинает активно размножаться и выделять токсины после того, как флора уничтожается антибиотиками. Но ведь когда он заболел, никаких антибиотиков не было! Значит, и бактерия эта не могла появиться до госпиталя. Так что же было?

     – С того момента, как он попал в больницу, он уже не вставал?
     – Нет, был момент в больнице, когда Саша стал себя даже неплохо чувствовать. Он по коридору походил, зарядку сделал. Я ему сказала, что пока зарядку лучше не делать. Врачи даже пустили его в общий туалет, до этого у него был индивидуальный. А потом вдруг к субботе у него начало болеть горло. Он попросил посмотреть, что там такое. Это было как-то ненормально – не покраснение, а гнойнички полосками появились. Он сказал, что очень больно глотать. В воскресенье стало чуть хуже. Врачи считали, что это тоже из-за антибиотиков – флора убита, возникает раздражение. То есть опять же им картинка была ясна.

     – То есть до конца первой недели в больнице был вот этот диагноз – бактерия?
     – Да. Но когда я приехала к нему в понедельник утром, тут у меня был первый шок. Он уже не мог открывать рот, вся слизистая была воспалена, язык во рту не помещался. Он сидел такой несчастный на кровати... Вот тут все мое английское терпение закончилось. Я начала орать, что вчера все было нормально, а сегодня он не может разговаривать, не может даже позвать сестру. Пришли врачи и сказали, что это может быть реакцией на антибиотик, что в истории известны два случая, когда с этим антибиотиком возникали подобные проблемы.

     – А в какой момент врачи усомнились в своем диагнозе?
     – В тот же день, когда врачи ушли, я погладила Сашу по голове, и волосы остались у меня в руке. Я говорю: «Саша, что это такое?!» Посмотрела, а волосы везде – на подушке, на плечах. Я к врачам. И тут они мне сказали, что анализы показали резкое падение иммунитета. Я спрашивала, просила объяснить мне, почему выпадают волосы. А они сами не понимали. Знаете, что они стали делать? Проверять его на СПИД и на гепатит. Он действительно стал каким-то желтым. Но все анализы были нормальные. Тогда же врачи впервые предположили, что костный мозг практически пустой, хотя точно они этого сказать не могли. И они говорили, что есть шанс, что он за десять дней восстановится.

     – А психологически он был в каком состоянии?
     – Он понимал, что это все как бы уже очень плохо, но он не хотел верить, он до последнего дня хотел... Мы все были уверены, что он выздоровеет.

«Он сказал, что этот человек ему не понравился» – Вы как-то обсуждали, что могло с ним случиться? Он не пытался анализировать?
     – Вот эти две встречи 1 ноября, которые широко обсуждаются теперь, они для него и были странными. Именно странными, потому что встреча с Марио (Марио Скарамелла, итальянский бизнесмен, с которым Александр Литвиненко встречался 1 ноября в суши-баре Itsu.– Ъ) была абсолютна необъяснима. Для чего? Саша говорил, что все, что Марио ему передал, сам Марио получил по интернету. Так можно было и Саше это переслать по интернету. Саша говорил, что Марио вел себя странно, был очень нервный, сумбурный какой-то. Вторая встреча, где были Луговой и Ковтун (c российскими бизнесменами Андреем Луговым и Дмитрием Ковтуном Александр Литвиненко встречался в баре отеля Millennium Mayfair.– Ъ), вызвала сначала подозрение, но потом он начал отгонять эти подозрения, не знаю почему. Пытался найти какие-то объяснения... Может быть, он думал, что потом сам разберется, не хотел это со мной обсуждать.

     – На этой второй встрече речь шла о начале какой-то совместной работы, каком-то бизнесе?
     – Да. Как я поняла, в Англии многие русские открывают бизнес, и у англичан возникают вопросы к этим русским – кто они, те ли, за кого себя выдают. Возникла необходимость проверять информацию.

     – То есть речь шла о своего рода консалтинге?
     – Абсолютно да.

     – И они хотели это делать вместе?
     – Так я поняла. Лугового я знала. Ковтун появился где-то за месяц до того, что случилось. Я о нем раньше вообще не слышала. Была одна фраза, сказанная Сашей,– что с Луговым появился человек, который ему очень не нравится. Я не могу сказать точно, о ком шла речь, но Сашина фраза была такая. Он сказал, что он ему не понравился, потому что этот человек сказал фразу, что ему в жизни на все наплевать, его интересуют только деньги.

     – А Луговой вам звонил, когда Саша заболел?
     – Луговой позвонил один раз на мобильный после Сашиной смерти. Оставил запись на автоответчике. Он сказал: «Марина, это звонит Андрей Луговой. Мне очень странно, что происходит. Я сделаю все, чтобы понять». Андрея я встречала только один раз в жизни – на дне рождения Бориса Абрамовича (Березовского.– Ъ). И может быть, пару раз он звонил на мой телефон, потому что не мог дозвониться Саше.

     – Предполагал ли муж, что его могли отравить?
     – Да, он предполагал, но он совершенно не предполагал чем... Он говорил, что всегда знал, что лаборатория ядов в ФСБ продолжает работать. «Вот эта бактерия, которая в меня попала, она в погонах была,– подшучивал он,– и почему английские врачи этого не понимают?»

     – А полиция в тот момент еще не появилась?
     – Нет. Это потом, когда сначала сказали, что таллий...

«О полонии я узнала уже после его смерти»
     – А как диагностировали таллий?
     – Когда начали волосы выпадать... Его побрили, потому что это было просто страшно. И перевели в онкологическое отделение. Врачи говорили, что он выглядит так, как больной после химиотерапии, только доза еще сильнее. И они не могли понять, как это так. Потом они говорили, что когда больному делают химиотерапию, то волосы начинают выпадать через 12 дней. Я начинаю считать – и вдруг понимаю, что с 1 ноября примерно столько и прошло. У него взяли анализы на токсины. Я спросила, не нужно ли Сашу перевезти в другой госпиталь, специализированный какой-нибудь. Они сказали, что если сочтут нужным, то переведут. В четверг поздно вечером я сижу у Саши, и вдруг входит сестра, которую я не видела до этого, и говорит, что пришли результаты анализа и они дают позитив на таллий. Мы даже обрадовались, что нашли все же. Она принесла антидот и сказала, что с этой минуты его надо принимать. У них не было антидота в капсулах, только в порошке. А порошок был как маленькие иголочки, не растворялся полностью в воде. А у него же слизистая была воспалена, больно. Но она настаивала, что надо выпить. И мы поняли, что это серьезно.

     – То есть диагностировали сначала таллий, а потом полоний?
     – Да. Таллий в три раза превышал норму. А полоний... Понимаете, Сашу проверили на радиацию, но потом уже выяснилось, что машинкой проверяли гамма-излучение, которое на поверхности. А у него оказалось альфа-излучение, коротковолновое, и внутри. И его показал только какой-то специальный, очень сложный анализ мочи.

     – Когда именно поставили диагноз «полоний»?
     – В лаборатории эти результаты были за три часа до Сашиной смерти. Я узнала об этом уже после его смерти.

     – То есть он так и не узнал, что у него?
     – Нет. И никто бы не узнал... Понимаете, он мог умереть раньше, и тогда вообще не выяснилось бы, что это было. Диагноз «полоний» поставили только по этому сложному, специальному анализу мочи, который у него успели взять. До последнего дня, несмотря на то что ему было очень плохо, и я, и он верили в то, что он будет жить. Он меня еще спрашивает: «А волосы у меня вырастут?» Это потом мне объяснили, что надежды не было.

     – Ему было больно?
     – Очень больно. Когда у него была первая реанимация, первая остановка сердца, его подключили к аппарату. И ввели специальное лекарство. Мне объяснили, что он сейчас как бы парализован. Это все сделали для того, чтобы машина все контролировала, чтобы он сам себе не причинил вреда. А мне уже потом объяснили, что не только слизистая рта, но и вся слизистая организма была в таком страшном воспаленном состоянии, в этих гнойниках.

     – Спецслужбы и Скотленд-Ярд допрашивали мужа?
     – Да, когда появилось подтверждение, что в его крови обнаружен токсин. Все началось с таллия. Они его допрашивали, и Саша давал показания. Тогда же его перевезли в другой госпиталь. Это было в пятницу. Приехала полиция, все это выглядело как американский боевик. Его посадили в машину скорой помощи с синим проблесковым маячком, я сидела в полицейской машине, и мы неслись из одного госпиталя в другой так, как будто нас собираются убивать. И это было так странно, потому что три недели никто этого не хотел замечать, а тут вдруг все начали спасать. Причем таким образом, что это было некомфортно даже. Началась работа следователей. И когда мы разговаривали с ними, то спрашивали: почему так, почему не обращали внимания на Сашино подозрение...

     – А как реагировали окружающие на Сашину болезнь? Кто-то его навещал?
     – Да, но со среды он как-то все слабел, никому не радовался. А обычно, когда к нему заходили Ахмед или Борис, он как-то сразу старался быть героем. Во вторник он еще давал интервью следователям, и они были потрясены его мужеством: он отвечал на вопросы три-четыре часа, а ему было очень трудно говорить, потому что все у него внутри жгло, начинало выходить наружу. Врачи мне все время говорили, что состояние не ухудшается и что если они его перевели из одного госпиталя в другой, то только потому, что этот госпиталь лучше. Потом они его перевели с одного этажа на другой. Они сказали, только потому, что здесь лучше оборудование, а не в связи с тем, что ему хуже. Но он менялся за эти несколько дней, а я никак не могла понять, что и врачи не знают, что происходит, хотя он уже в другом, в лучшем госпитале. И когда я уже уходила в среду вечером, он первый раз попросил, чтобы его повернули на бок, и он как-то так на подушечке прилег... И тогда он первый раз за весь этот день сказал целую фразу. «Ой,– говорит,– Мариночка, я тебя так люблю». Я попыталась пошутить, мол, что-то я давно этих слов не слышала. Вдруг вижу, он так закусил губу. Раньше я никогда не замечала, чтобы он так делал. Я говорю: «Саш, ты что, не хочешь, чтобы я уходила? Твой папа остается здесь, а я завтра Толю отвезу в школу и сразу же приеду». А он опять губу закусил, а я... ушла. Ушла...
     Приехала домой, Толю уложила спать, а сама хожу-хожу. И без десяти двенадцать ночи – звонок из госпиталя: было бы хорошо, если бы вы приехали. Было очень страшно, я позвонила Ахмеду, и мы быстро поехали в госпиталь. Отец Саши сказал, что была остановка сердца, что они начали реанимацию. Когда мы приехали, у него еще раз остановилось сердце, ему опять начали делать реанимацию. В два часа ночи его подключили к аппарату. Был сам заведующий отделением, его доктор. Когда я уезжала в четверг, он уже не говорил ничего. Врачи отправили меня спать, они сказали, что все показатели нормальные. Единственное, что их настораживало, это давление, поэтому они давали лекарство для поддержания давления на пределе. Они говорили, что, если давление начнет падать, они ничего уже не смогут сделать. И тогда меня в первый раз как иголкой укололо: я могу Сашу потерять. Почему-то мне так плохо от этого стало, плохо оттого, что мне мысль такая вообще пришла... Я поплакала, а потом прошло, и он в конце дня стал выглядеть лучше. У него прошли очень сильные отеки после всей этой реанимации, краснота какая-то была, и она прошла. То есть он не двигался, но он был все тот же, то есть нормальный. Я приехала домой, Толя еще не спал. Я только сходила в ванную, и вдруг звонок из госпиталя опять: срочно приезжайте. «Толя,– говорю,– ты поедешь?» Он говорит: «Я поеду». То есть он даже не рассуждал, в ту же минуту решил. И когда мы в госпиталь приехали, нас повели не в ту комнату, в которой он лежал, а в другую. Я сразу поняла, что случилось. Врачи мне сказали, что пробовали сделать все, но ничего не помогло, и что у нас есть возможность пойти с ним проститься. Они не знали, что с Сашей, они нам разрешили проститься с ним. Мы же не использовали никакой защиты. Мы все в этот момент еще ничего не знали.

     – Как вы узнали, что причиной смерти стал полоний?
     – Мы вернулись домой из госпиталя после его смерти, совершенно потрясенные. Мне позвонили из полиции и сказали, что к нам сейчас приедут. Я подумала, что допрашивать, и попросила перенести на другой день. Очень было тяжело. А мне сказали: когда вы узнаете, почему приедут, вы поймете, для чего это нужно. Приехали в три часа ночи. Нам сказали: «Возьмите, пожалуйста, вещи, которые вам нужны, и выходите из дома». А я говорю: «Три недели никто о нас не думал, не волновался, зачем такая спешка?» А они говорят: «Вы понимаете, что мы с этим никогда не сталкивались, что мы даже не знаем, что это такое, и мы не знаем последствий этого». Вот тогда нам сказали, что это полоний.

     – Вам сделали анализы?
     – На следующий день. И результаты уже есть, с сертификатами, подтверждающими, что ни у Толи, ни у папы Саши, ни у близких вроде бы ничего нет. Есть определенная доза полония у меня, но она не является вредной для жизни пока. Я ее абсолютно не чувствую. Мне сказали, что у меня может на один процент в сравнении со среднестатистическим возрасти риск заболеваний.

     – Например, чем?
     – Например, раком.

«Только когда появилась фотография, все поняли, что происходит что-то страшное»
     – А что за история с крестом, сменой религии? Он в больнице был с крестом?
     – Крест я с него сняла сама в больнице, потому что нужно было сделать рентген, просили снять все ювелирные украшения. Обручальное кольцо он тоже снял.

     – То есть в больницу он попал христианином?
     – Абсолютно, абсолютно. Я вообще эту тему не хотела бы поднимать, потому что она достаточно спорная, болезненная... Может быть, потом... Да, было желание, я имею в виду смену религии, была конкретная постановка вопроса, но все это на фоне того, что происходило.

     – То есть во время болезни?
     – Да, когда он уже был очень болен.

     – Высказывались сомнения по поводу его последнего письма с обвинениями в адрес Москвы.
     – Почему? Откуда сомнения?

     – Думаю, сложно поверить, что он его писал в том состоянии, в котором был. Скорее, может быть, диктовал, но записи голоса вроде бы нет...
     – Когда он мне сказал, что он хочет, чтобы было такое письмо и была фотография, мне было очень плохо на этот счет. И я очень не хотела, чтобы он фотографировался в этом состоянии, я говорила: «Ну, Саша, представляешь, ты потом выздоровеешь и будешь смотреть на эти фотографии».

     – А он хотел фотографироваться?
     – Он был уверен, что нужен и текст, и фотография. А теперь я понимаю, что только когда появилась фотография, все поняли, что происходит что-то страшное. А то это как с Ковтуном – все говорят, что он находится в коме, а никто его не видел. Информация о том, что Саша в больнице и отравлен, появилась же и в российской прессе. И на «Эхе Москвы» Латынина сказала, что вообще в это не верит, что Литвиненко это разыграл, чтобы привлечь к себе внимание.

     – Так кто все-таки записал текст письма?
     – Наш адвокат, который помогал нам с самого начала, когда мы попали в Англию. Саша попросил его позвать.

     – А фотография была сделана когда?
     – Саша умер в четверг, фотография была сделана в понедельник или во вторник.

     – Может быть, вся эта трагедия все же связана с бизнесом, который Саша затевал с Луговым?
     – Вы знаете, он не начал никакой такой бизнес, который мог вызвать страшное желание убить его таким образом. Как ни крути, полоний не может быть рядовым средством отравления. То есть на нем стоит печать made by state («сделано государством».– Ъ). Даже если рассматривать вопрос бизнеса, это должен быть бизнес государственного уровня. Ну откуда state made яд мог появиться?

     – Почему жертвой стал Саша, а не Березовский, например?
     – Это уже вопрос. Потому что для всех первой целью был Борис Березовский и Ахмед Закаев. И Саша их пытался защитить. Я же не политолог. Я просто неглупая женщина, которая не только кастрюли моет, но еще что-то пытается понять. Это могло быть, просто чтобы показать и тем, кто в России, что вообще можно сделать с людьми, для устрашения какого-то, для контроля над кем-то. Мы можем сделать и это, и даже в Англии. Но я не знаю, это все бред какой-то.

     – Саша жил здесь без страха?
     – Без страха, абсолютно, абсолютно. Он мог ходить очень много пешком...

     – Он не верил, что с ним может что-то случиться? Что его «достанут»?
     – Он считал, что сможет это почувствовать. Он говорил: «Марина, ты не представляешь, какое у меня чутье. Я как ищейка – чувствую опасность, шерсть дыбом, и я это все сразу контролирую». Он в последнее время говорил об ощущении опасности, но не конкретно. Он очень серьезно отнесся к принятию в России закона о возможности проведения спецопераций за границей. Он верил, что будут это делать. Он очень серьезно думал о Борисе, Ахмеде. Он предупреждал их, уже в больнице, чтобы они были осторожнее.

     – И что на это отвечал Березовский?
     – Да никто не верил тогда, что он был отравлен. Опять думали, что Саша фантазирует. Борис был очень далек от понимания, что действительно происходит. И только когда он поговорил со мной, с Ахмедом, когда Ахмед ему сказал, что это серьезно, тогда он приехал в госпиталь.

     – Когда? Через неделю, через две после начала болезни?
     – Да, через неделю.

«Они думали, что Саша умрет раньше, чем узнают, от чего он умер»
     – Говорят, вы не хотите общаться с российскими следователями, если они приедут в Лондон.
     – Не то чтобы не хочу. Я им не верю. Потому что, когда Сашу в России посадили в тюрьму, у меня была практика общения с их следователями, и я им просто не верю. Этот следователь, я ему сказала: а почему вот вы Сашу посадили именно сейчас, хотя то, что ему инкриминировали, случилось аж за два года до этого? И он сказал мне, неофициально: надо поменьше по телевизору выступать.
     Еще раз: я не говорю «нет». Я им не верю, но если Скотленд-Ярд скажет, что это необходимо для их расследования, я буду это делать.

     – Они с вами в постоянном контакте?
     – Скотленд-Ярд? Да. Существует система защиты семьи, очень серьезная.

     – Вас информируют о ходе расследования?
     – Да. Они стараются, чтобы всю информацию я узнавала первой, а не из прессы. Они пытаются нас оградить от чрезвычайного внимания, следят, чтобы Толины фотографии не появлялись в средствах массовой информации.

     – Вы тоже считаете, как Саша и его отец, что случившееся – это «рука Москвы»?
     – Вы знаете, это как в случае с Березовским, когда Саше сказали, что его надо убить. А потом начали говорить, что это ерунда. Нету же приказа, кто будет такой приказ отдавать? Могли даже не сказать напрямую... А могли сказать следующему звену: «Хорошо было бы...» То есть никак не оформлено, простой разговор. Я не говорю о первом лице. А может, кто-то хотел сделать приятное первому лицу. Те, кто это делал,– это маньяки, и найти их действиям логическое объяснение людям нормальным очень трудно. Я думаю, что это его бывшая система вся. И это совсем не чувство патриотизма, которым они хвастаются. Это просто ужасное чувство мести. В той Сашиной системе они все ненормальные. В свое время его бывший сотрудник, после того как Саша вышел из тюрьмы, сказал ему: «Как же ты сейчас живешь? У тебя нет ни ксивы, ни пистолета. А как можно жить без ксивы и пистолета?» У них у всех менталитет такой: они не знают, как можно жить без ксивы и пистолета.

     – Но почему тогда ждали шесть лет? И почему выбрали такой экзотический способ?
     – Не знаю. Нет у меня этого понимания. Если логически рассуждать, они рассчитывали, что никто не узнает. Они думали, что Саша умрет раньше, чем узнают, от чего он умер. Почти так и получилось. Если бы он умер, никакого специального анализа мочи уже бы не сделали, а без этого сложного анализа и определить бы ничего не смогли.

Интервью взяла НАТАЛИЯ Ъ-ГЕВОРКЯН, Лондон.
© «КоммерсантЪ», 28.12.06.

---

НАВЕРХ

ПОДПИСКА

ПОЧТА

КНИГА

/gov/gv07b.html

Реклама: